Сестрица - Дженнифер Доннелли

– Уже уезжаешь? Так скоро? – раздался голос за ее спиной. – Видимо, чувствуешь себя очень уверенно. С чего бы?

Хорошее настроение тут же оставило Судьбу.

– Маркиз, – сказала она, меряя его взглядом. – Вот нежданная радость.

Шанс был само изящество – в черной шляпе, камзоле цвета сливочного масла и пышных кюлотах до колен. Он предложил Судьбе руку, она оперлась на нее, и они вместе покинули трактир.

– Где ваш экипаж? Я провожу вас к нему, – сказал Шанс.

Судьба указала в конец улицы, где Лоска сидела на облучке деревянной повозки, держа в руках поводья Мартина.

– Ах, вот он где. Столь же удобный, сколь и роскошный, не сомневаюсь.

Шанс захохотал, и они двинулись вперед. По пути он склонил голову к своей даме.

– Ты сожгла дом Изабель, – начал он тихо, – но не думай, что из-за этого выигрыш у тебя в кармане. Мы установили правила: надеюсь, ты помнишь? Ни один из нас не может влиять на ее выбор.

Судьба приняла невинный вид:

– Ты ведь не полагаешь всерьез, что я приложила к этому руку?

– Уверен, что даже две, – сказал Шанс. – Умный ход: заманить их к Ле Бене. Но ведь и я могу пригласить их к себе. И сделаю это.

– Пригласить ты можешь, только они не пойдут. Я сообщила им о твоих сомнительных моральных принципах.

– Тогда я сам приду к ним, – заявил Шанс.

Судьба самодовольно усмехнулась:

– А вот это вряд ли. Я слышала, в соседней деревне живет хорошенькая молодая баронесса…

– Вот как? – рассеянно отозвался Шанс, стряхивая с камзола невидимую ниточку.

– И она очень любит играть в карты. Правда, не на деньги, а на поцелуи – наклонность, которая неизменно вызывает осуждение ее супруга.

– Вряд ли справедливо возлагать вину за случившееся на меня, – огорченно сказал Шанс. – Она ни разу не обмолвилась о существовании мужа!

– Мне говорили, что барон – отличный стрелок.

– Верно, – сокрушенно вздохнул Шанс. – Прострелил мою любимую шляпу.

– Слухи об этом дошли и до мадам Ле Бене. А также до маменьки наших девиц. Я об этом позаботилась. Обе дамы скандализированы. Так что на твоем месте я бы не стала и соваться на ферму, – сказала Судьба. И переменила тему: – А что ты делал в трактире, позволь тебя спросить?

– Отправлял своего человека в Париж, чтобы он привез мне приличного шампанского, – ответил Шанс. – А также головку стилтонского сыра. Хорошего черного чаю. И простыней. – Его пылкий взор скрестился с ледяным взором Судьбы. – Деревня – это ужас. Думаю, по крайней мере, в этом мы с тобой согласимся.

– Да уж, – тяжело вздохнула Судьба. – Я и сама недавно посылала в Париж за кое-какими лакомствами, чтобы хоть немного скрасить убожество жизни у мадам Ле Бене.

– Что, неужели так плохо?

– Эта женщина до того скупа, что до десяти раз заваривает старую кофейную гущу. Я бы сейчас продала душу за кофейник хорошего кофе. – Судьба усмехнулась. – Если бы она у меня была. Ах, маркиз, если бы смертные только знали, если бы имели хоть малейшее представление о том, что такое могила, каково это – лежать там вечность, они ели бы шоколад на завтрак, икру на обед и распевали бы арии, задавая корм свиньям. Худший день жизни здесь, на земле, несравненно лучше любого из дней под землей. Ну да ладно. Нас с вами скоро здесь не будет. Меня, по крайней мере, не будет точно.

Они подошли к повозке. Шанс снял перед Лоской шляпу.

– Я бы не говорил с такой уверенностью. Моя волшебница была вчера в Диком Лесу и стала свидетельницей весьма романтичной интерлюдии, – сказал он. – Один кусок сердца найден, еще два на очереди.

Судьба смерила его взглядом и с ядовитой улыбкой заявила:

– Поиск каждого куска требует времени. А как выглядит череп? Ты ведь понимаешь, о чем я? О том, что внизу карты Изабель? Сколько ей осталось? Несколько недель? Дней?

Шанс поджал губы. Было видно, как у него заходили желваки.

– Вот именно, дней. Я так и думала, – промурлыкала Судьба. И потрепала маркиза по руке. – Так что пей шампанское и радуйся.

Бетта, жуя жвачку, моргала снисходительными карими глазами.

– Хорошая девочка, Бетта, – сказала Изабель, хлопая корову по крупу.

Она села на низкий деревянный табурет, уткнулась щекой в мягкий коровий бок и принялась доить. Медленное дыхание Бетты, ритмичный звук струек, брызжущих в деревянный подойник, – от всего этого уставшая Изабель едва не заснула. Ночью она почти не сомкнула глаз. Ей все время виделся Феликс. Его сердитые слова звучали в ушах.

Как он мог обвинить ее в том, что это она разбила ему сердце, когда сам разбил сердце ей?

Воспоминания снова затянули Изабель туда, куда ей совсем не хотелось возвращаться. После того первого поцелуя в Диком Лесу, когда Изабель и Феликс поняли, что влюблены друг в друга, они решили бежать из дома. Оба знали, что Маман ни за что не позволит им быть вместе, и потому придумали план: они возьмут Нерона и Мартина и вместе поскачут в Италию. Там Феликс сделается подмастерьем какого-нибудь скульптора. Изабель днем станет давать уроки верховой езды, а вечерами они будут встречаться и вместе бродить по развалинам древнего города, по тем самым камням, которые еще помнят поступь цезарей, по дорогам, которыми шагали римские легионеры.

А когда Феликс сам станет скульптором, знаменитым и очень богатым, они поедут в Монголию и будут скакать на диких лошадях вместе с тамошними вождями. Они увидят соколиную охоту в степях России. Станут ездить на верблюдах с бедуинами. Одним словом, откроют для себя весь мир, огромный и такой чудесный.

Но Маман узнала об их планах, в ярости уволила отца Феликса и выгнала всю их семью за дверь. Прежде чем уехать, Феликс все же улучил минутку, забрался по старой лозе к окну спальни Изабель и пообещал, что непременно вернется за ней. Они встретятся в Диком Лесу. Понадобится всего несколько дней ему, чтобы помочь семье устроиться на новом месте. Потом он придет и опустит записку в дупло старой липы – в ней будет написано когда.

Изабель собрала дорожный мешок и спрятала его под кроватью. Каждую ночь, после того как мать уходила к себе, она соскальзывала по лозе и мчалась через двор к липе, в надежде отыскать записку от Феликса. Но так и не нашла.

Лето сменилось осенью, наступила зима. Ледяной ветер и глубокий снег не давали вылезать в окно ночью, но теперь это не имело значения. Феликс был для нее всем, а она для него, видимо, нет.

Сколько ночей она проплакала навзрыд, а Тави, утешая, укачивала ее как ребенка? Элла тоже узнала о том, что случилось, и стала еще добрее к Изабель, но та, несчастная, уязвленная в самое сердце, отвечала сводной сестре одной лишь грубостью.

И вот Феликс вернулся. Сшил для нее башмачок. Делает вид, будто она еще что-то для него значит. Обнимает и целует ее в Диком Лесу, а потом заявляет: это она виновата в том, что было. Точнее, не было.