Повести л-ских писателей - Константин Рудольфович Зарубин

отвоевать ещё немного времени у смерти, пожить ещё чуть-чуть вопреки своей обречённости. Смысл – это стремление хоть что-нибудь сделать вопреки своей ничтожности.

Бог бессмертен и всемогущ. Поэтому в нём нет и не может быть никакого смысла. Он не способен ни к чему стремиться. Он для того и создал Вселенную, чтобы в ней появились обречённые существа. Каждый человек для него – ходячая капельница смысла. Бог подключается к нам, вселяется в нас, чтобы упиваться нашими желаниями, нашими страхами, нашими радостями, нашей болью. Он творец-паразит. Лишённый собственного смысла, он паразитирует на нашей обречённости и ничтожности».

* * *

На этом месте Вита завершит свой пересказ.

– Вот, в принципе, и всё, – подытожит она, жадно выпив стакан воды. – Дальше он только смотрит в окно на Припять. И у него руки трясутся, будто его током бьёт. А тетрадка вдруг рассыпается в прах.

– У меня тоже руки трясутся, – хрипло скажет седой Саша, демонстрируя всем свои дрожащие ладони.

– Ты всё записал? – спросит седая Шура, глядя на его телефон, приставленный к вазочке с печеньем на кухонном столе.

– Да-да, – скажет Саша. – Там много места на карте памяти.

Наше окно в 2018 год задёргивается, портал сужается, палантир мутнеет; мы вот-вот потеряем из виду людей, нечаянно собравшихся в конце августа на улице Кришьяна Барона в латвийской столице. Но прежде чем они совсем исчезнут в прошлом, прежде чем инерция времени швырнёт нас обратно в Хельсинки к Даше Кожемякиной, обратите внимание: именно ту кухонную аудиозапись с телефона седого Саши осенью того же 2018 года Закиров Андрей Даудович транскрибирует, отредактирует и сохранит в документе под шапкой:

«Свидетель номер 2

Яновская Вита

Рига, ноябрь 2014»

От себя Закиров добавит:

Вита рассказала мне о сборнике 20–23 октября 2015, когда я в первый раз навещал их в Риге. Тогда на меня Витин рассказ не произвёл особого впечатления. Казалось очевидным, что загадка исчерпывается её же собственным объяснением: в выходных данных книги неправильно указали год – либо по ошибке, либо ради розыгрыша.

Как следствие, оценить со всей ответственностью, насколько версия 2018 года отличается от версии 2015-го, я не могу. За одним немаловажным исключением: я, хоть убейте, не помню в пересказе 2015 года никакого дневника. И дверь квартиры в 2015-м, судя по всему, не была выломана. Она была закрыта, и Эдгарс в неё, видимо, постучал, потому что из-за двери доносились голоса и музыка. Он постучал (или позвонил?), и ему открыла мама. Живая и молодая. В квартире всё было как в детстве. За столом сидели дед-пастор и отец, тоже совершенно живые. Они говорили о боге, но больше не спорили. Они как раз сошлись на том, что бог есть творец-паразит, лишённый собственного смысла. Когда Эдгарс пришёл, он сел с ними за стол, и они ему объяснили всё то, что, по версии 2018 года, Эдгарс прочитал в дневнике.

В тот вечер, когда мы все были у Виты в Риге, я не стал об этом говорить. Мне тогда, по большому счёту, было всё равно. Но позже я поднимал эту тему с Витой. Она мне, мягко говоря, не поверила. Сказала как отрезала, что я выдумываю. Мы чуть не поссорились. К счастью, мне в кои-то веки хватило ума заставить себя сдать назад. Мы договорились спросить её мужа и Аню Мамчур, её подругу. Они, если помните, слышали обе Витины повести ещё в конце 2014-го.

Муж поддержал Виту (кто бы сомневался). Аня Мамчур частично поддержала меня. Она не помнит ни дневника, ни воскресших родителей. Утверждает, что в конце было как-то по-другому, но не помнит, как именно.

Есть одно косвенное свидетельство того, что всю линию с дневником Вите в память надуло не сразу. В первом сезоне российского сериала «Чернобыль: Зона отчуждения» героиня едет в Припять и находит где-то в подвале дневник, который вела в детстве её старшая сестра. Сериал вышел в 2014 году. Вита, впрочем, клянётся, что никогда его не смотрела.

Скажу честно: не представляю, что и думать. У Виты, сколько я её знаю, всегда была прекрасная память. А у меня, сколько я себя знаю, никогда не было фантазии. Придумать воскресших родственников в припятской квартире – это за гранью моего сочинительского таланта.

Текстовый файл с расшифровкой и примечаниями Закиров отправит Вите и седовласой Шуре с финским паспортом (которая, правда, так эту расшифровку и не откроет). Все пять копий файла (в компьютере Закирова, в компьютере Яновской и в трёх почтовых ящиках на серверах gmail), а также все четыре копии исходной записи (в телефоне Саши, на сервере Dropbox, в компьютере Яновской и в компьютере Закирова) просуществуют как минимум до декабря 2018 года и как максимум до 21 января 2019-го.

Папка четвёртая

Хельсинки – Казахстан – Хельсинки

Случилось что-то дикое

Хельсинки.

Июль 2020 года

Пока мы отслеживали бегство Закирова с территории ФСБ, Даша Кожемякина, брошенная нами у порога магазина «Лакония», надела шлем и рюкзак с распечатками, заперла дверь магазина, отцепила велосипед от водосточной трубы, оседлала его и успела докрутить педали до нужного адреса. По нужному адресу, напомню, живут владельцы «Лаконии». В их число (равное двум) входит Тайна Лайтинен, главная финская специалистка по мыслям Владимира Вернадского и большая любительница стикеров с выдрами.

Напомню также, что на этой отметке, летом 2020-го, мы уже в другой эпохе. Инерция времени, выталкивающая нас в настоящее, тут заметно слабей, и снова можно немного расслабиться. Но только немного. Эта новая эпоха ближе к нашей, но всё же не наша. С каждой нашей секундой и это прошлое густеет, сжимается, его давление растёт, и надо быть начеку, чтобы успеть разглядеть всё, чего требует наша история.

А требует она в первую очередь, чтобы мы посмотрели глазами Даши на вечерний город. Не то чтобы Даша обращала на город много внимания, пока крутила педали. За год взрослой жизни в Хельсинки она исколесила-исходила его центральные районы, и теперь ей хватило одного взгляда на карту, чтобы в голове начертился велосипедный маршрут от «Лаконии» до улицы Карьяланкату. Она следовала этому маршруту почти на автомате, прокручивая в своей цепкой молодой памяти детали звонка про Болонью. И всё же иногда – у светофоров или на самых резких поворотах – она видела город во все глаза, и город был таким, каким никогда не бывал прежде.

Миру вокруг Даши как будто подкрутили резкость и интересность и поставили фильтр, усиливающий