Спираль - Андрей Лазарчук

Обнаружил он себя ночью, под мелким холодным дождём. Он ступал по хлюпающей ледяной каше. Испещрённые мелкими вертикальными штрихами синеватые конусы уличного света дугой забирали вправо, а странная чуть светящаяся полоса под ногами такой же дугой вела влево, и Юра откуда-то знал, что идти следует по ней. Скоро не видно стало ни зги; то, что под ногами, сделалось неровным и вязким. Куда это я? — вяло шевельнулось в мозгу. Ноги продолжали идти. Вскоре не столько глазами, сколько на слух Юра определил, что впереди какое-то препятствие; светящаяся полоса огибала его и пропадала. Он подошёл вплотную, протянул руку. Рука коснулась набитых крест-накрест (или это называется «в ромбик»?) шершавых реек. Стена, угол дома; он свернул за угол. Тут было чуть светлее — совершенно условно светлее, просто глазам, привыкшим к полной темноте, хватило бы сейчас и света звёзд. Касаясь одной рукой стены, а другой — отведя колючие и жёсткие ветви живой изгороди, Юра вышел на открытое и сравнительно светлое пространство.

Это был берег, широкий прибрежный бульвар, заснеженный, заледеневший, безлюдный. Горел один фонарь — довольно далеко. Свет его алмазной иглой выцарапывал на твёрдой матовой темноте тончайшие рисунки плакучих ив, похожих на замёрзшие фонтаны, и ряд парковых скамеек, таких же ажурных, как ивы.

На ближайшей к Юре скамейке сидела девушка в аляске с капюшоном и под зонтом.

Светящаяся полоса уже была неразличима, но это не имело значения. Она привела туда, куда нужно.

— Здравствуйте, — сказал Юра. — Вы — Элла?

Женщина вздрогнула, как будто проснулась, и подняла лицо.

— Да. А вы кто?

— Я Юра, Шихметов. Мы с вами разговаривали…

— Ах, да… Как вы меня нашли?

— Не знаю.

— Боже, до чего я замёрзла. Пойдёмте куда-нибудь.

— Куда?

— Туда, — махнула она рукой в сторону фонаря. — Там люди. Держите зонт.

Юра взял зонт, она опёрлась на его руку, и они медленно побрели по снегу, применяясь друг к дружке. Элла ощутимо прихрамывала.

Непонятно, то ли дождь и снег тому причиной, то ли вдруг стали экономить электричество, но переливающееся зарево над Отрывом, которое Юра хорошо помнил при первом визите сюда, сейчас казалось бледным и выцветшим; и только через полчаса ходьбы в его свете стало можно не просто различать, а ясно видеть то, что под ногами и вокруг.

Мимо первого кафе они почему-то прошли, не задерживаясь. Но зашли в следующее.

Здесь пахло сладко и приторно, как будто на кухне постоянно пригорает варенье, но зато было тепло, и лишь один столик из шести оказался занят. Пол поскрипывал. Элла решительно прошла в самый угол, сняла, не оборачиваясь, аляску, повесила на торчащие из стены золотые рога. Юра сложил зонтик, снял куртку, посторонился, пропуская Эллу…

Что-то дёрнулось в нём.

А потом они сели лицом к лицу.

— Что ты так смотришь? — спросила Элла. — Я знаю, что уродка. Но чтобы так пялиться…

— Нет, — сказал Юра, — с чего ты взяла? Просто я уже дважды видел тебя…

— …во сне? — опередила его Элла.

— Да. Да, но… это был не совсем сон…

— Расскажешь?

— Конечно. Да. Только давай сначала согреемся.

Подплыла официантка. Пол под ней поскрипывал.

— Кухня закрылась, — сказала она гнусаво. — Можем подогреть что-нибудь готовое. Кулёш по-казацки, паэлья с ракушками…

— Кто-то не доел, — сказал Юра. — Нет, барышня, дайте нам какую-нибудь холодную закуску, но горячее питьё. Глинтвейн, грог — варят у вас такое?

— Гли-энтвейн, — ещё более гнусаво, но с нотками томности согласилась официантка. — Что-то ещё?

— И по пятьдесят, — сказала Элла. — Фирменного.

— А потом на понижение пойдёте? — засомневалась официантка.

— Да, — сказал Юра. — Мы исповедуем школу медведей. Играем только на понижение.

— Стра-ашные вещи рассказываете, — сказала официантка и ушла, оглядываясь.

— Ненавижу, — сказала Элла.

Юра смотрел на неё, стараясь не рассматривать. Очень странное лицо, одновременно уродливое и привлекательное — только совсем нестандартно привлекательное. Маленькие, близко и глубоко сидящие глазки не поймёшь какого цвета, бровей-ресниц нет, тонкий хрящеватый кривой (ломала в детстве?) нос, втянутые щёки… втянутые губы, их почти и нет, губ… острый лисий подбородочек, тонкая шейка… и руки — тонкие пальцы, но с бамбуковыми перехватами суставов, красноватой обветренной кожей, обкусанными заусенцами и ногтями. И в то же время он помнил её же — всё по тому же сну — прекрасной и одухотворённой… когда она убила каких-то мужиков, посмевших встать на её пути.

Принесли фирменное. Зеленоватые пузырчатые стаканчики с самогоном, к ним по корочке ржаного хлеба, натёртого чесночком, и по ломтю розового сала.

— Это просто от холода, — сказала Элла и выпила свою горилку, как воду, а потом без всякого удовольствия заела его кусочком бутерброда. Юра кивнул, опрокинул в рот стопку, оценил букет, закусил.

— Я сразу скажу. — Элла опёрлась локтями о стол и склонилась к Юре. — Алёнка жива. Я её чувствую.

— Жива, конечно, — закивал Юра. — Я же сам её видел…

— Нет. То, что ты видел, — это просто тело. Скоро оно начнёт портиться…

Да. Это Юра знал.

— Тогда что значит?..

— Где-то есть её душа. Отдельно от тела. Как в вуду, знаешь? Поэтому и говорят — зомби. У тех тоже забирают душу.

— Но кто?

— Правильнее спросить — где. Попав туда, поймёшь, кто.

— Ну да, ну да…

Юра откинулся на спинку стула, крутя в пальцах пустой стаканчик. Он смотрел как бы мимо, но хорошо видел Эллу. Сестра Алёнки, но до чего не похожа. Разные матери, один отец. Всё равно не похожа. Ни в чём. Тем не менее я её где-то видел раньше. У Алёнки было множество фотографий, и фоторамки на стенах крутили их бесконечные ряды — в основном природа, или города, или звери, но были и портреты, причём странные портреты. Да, наверное, там и тогда.

— Ты готов её искать?

— Да, — сказал Юра раньше, чем услышал и понял.

— До конца?

— Плохой вопрос, — сказал Юра.

— Плохой. Так всё-таки?

— Пока будет хоть малейшая возможность найти. Возможность помочь. Но… но я при этом буду стараться уцелеть.

Элла взяла его руку в свою, посмотрела в глаза, а потом щекой прижалась к руке.

— Тогда я с тобой, — сказала она. — Я боялась, что ты… В общем, очень легко пройти её путём, но не вернуться. Я боялась… мужчины — они дикие. В смысле, неразумные. В смысле…

— Я знаю, что ты хочешь сказать, — вздохнул Юра. — Нет, я не из этих. Я привык выживать.