Ушкуйники Дмитрия Донского. Спецназ Древней Руси - Юрий Щербаков

– Скажи по совести, Дмитрий Михалыч, не ты ли три лета тому в этом же покое благословлял Горского поушкуйничать в Сарае? Не сподобил тогда Бог слугу вашего верного до Нового Города добраться. А нынче? Пущай и не сладится дело у молодцов. А шум-то все едино пойдет: мол, слаба Орда, коли повольнички набеглые на царский дворец пясти накладывают!

– Хитер, отче! – рассмеялся Боброк. – Тобе бы рати в поле водить!

– Умом покуда не больно обносился, – с едва прикрытой гордостью отмолвил Митяй и отнесся уже к великому князю: – Каина Ваньку Вельяминова поможет закамшить Поновляев!

Дмитрий Иванович, вздрогнувший было от неожиданности, покачал в сомнении головою:

– Ить ведомо тебе: была у нас говорка. Не станет Миша подличать.

– Супостату соврать – нешто подлость? – голос святителя отвердел. – Да и мнится мне, что податься Поновляеву будет некуда. Чаю, привезет он таки на Москву свою царевну. А как жить с некрещеною-то? Грех, прелюбодейство! И покуда не исполнит потребного – не бывать ему под венцом!

В покое наступило неловкое молчание. Боброк низил глаза, будто высматривая что на выскобленных добела половицах. Дмитрий Иванович тоже минуту-другую не глядел на бывшего своего печатника. Потом встал со вздохом:

– Воистину, русского дурака и в алтаре бьют…

Не знали, не ведали днешние собеседники, что в эти самые минуты за тридевять земель от Москвы рождают хитроумные замыслы иные три человека. И не пораз поминают те тайноделы имя боярина, скрежет зубовный исторгающее у заединщиков-русичей…

– Вам, мессер, надлежит, – кафинский консул устремил на Некомата взгляд немигающих глаз, за который высокородный Джованни дель Беско получил у соплеменников прозвище «коршун», – использовать влияние этого русского на Мамая для нашего блага.

– Для блага Высочайшей Республики Святого Георгия, – едва разжимая губы, поправил консула третий собеседник. – Да умножит Господь ее величие!

Генуэзцы согласно склонили головы и в эту минуту – подбористые, с крючковатыми носами, в одинаковых круглых красных шапочках – стали разительно похожи на хищных птиц, высматривающих лакомую добычу. А добычу жребий сулил неслыханную – Русь стояла на кону у алчных игроков!

За узкими окнами консульского дома глухо рокотало море, и не по‑предзимнему теплый крымский ветер наносил в покой его смолистую терпкость – любимый запах генуэзцев-мореходов. Но и еще один запах – аромат наживы – всегда сладко кружил головы фрягам – народу пиратов и ростовщиков.

– Прибыли Республики многократно возрастут, если мы поможем степному варвару одолеть и приручить лесных схизматиков. Через наши руки потекут в Европу русские меха и русские рабы. А русское серебро мы превратим в дукаты и флорины, не будь я Гримальди! – Посланец Великого Дожа гордо подбоченился. – Помоги вам Святой Георгий!

– Но пока что русские гривны текут в Византию, не давая упасть старой империи в наши любящие объятия, – осторожно усмехнулся консул.

– Да! – Гримальди благосклонно кивнул дель Беско. – Но не забывайте, мессеры, что успех нашего замысла может и должен привести в лоно истинной церкви и русичей, и греков. Потому, несмотря на огромные издержки по содержанию нашего победоносного флота, Высочайшая Республика дает вам деньги. Свою долю в общее дело уполномочен внести и папский легат в Крыму.

– Мы тоже не пожалеем сил, – восторженно заговорил Некомат и смешался под строгим взглядом высокого посланца, – и средств…

– Вот именно! – Гримальди назидательно поднял палец. – Только деньги дадут нам деньги! И надлежит вам употребить все силы, дабы подвигнуть Мамая на великий поход. Правдами и неправдами убеждайте хана в злонамеренности московского князя и в том, что трон его шаток.

– Мы уже давно через бывшего тысяцкого и наших купцов посеяли слухи, что двоюродный брат Дмитрия князь Владимир… – встрял в разговор консул.

– Мелочи Высочайшую Республику не интересуют. Хотя этот русский… Как его? Вел…

– Вельяминов!

– Да, Вельяминов. Пожалуй, это не мелочь, мессеры…

Вторую неделю над Диким Полем, над землею Дешт-и-Кипчак лютовала вьюга. Давно уж прикрыла она чистой ветошью язвы и трещины, оставленные на степном теле долгими бесснежными морозами, а хрусткая вата все сыпала на землю, будто прохудился у небесного мирошника бездонный мешок. В норы, в берлоги, в иные укромные убежища попряталось все живое от ледяного дыхания владычицы января-перезимья. Даже своенравная Итиль вздела на могучее свое тело толстую защитную бронь. В такую пору даже отчаянные степные разбойники кайсаки сидят безвылазно по глубоким волчьим буеракам или, супротив того, жмутся к жилью, усердно притворяясь в караван-сараях и гостевых домах верноподанными султана Высочайшей Орды Али-ан-Насира, да продлит Аллах его дни! Дикие, заунывные песни распевает вьюга над Сараем-ал-Джедидом, будто снова, как полтора века тому, пирует на Итили непобедимая конница, пришедшая с берегов Орхона и Керулена, и славит хриплыми голосами кровавого бога войны Сульдэ.

«Где теперь та священная монгольская кровь, не растворилась ли она без остатка в побежденных языках и народах, и течет ли хоть капля ее в посиневшем от холода дервише, в тургаудах-охранниках, медвежковато переминающихся у закуржавевшей дворцовой стены, да и в нем самом, в нынешнем властителе улуса Джучи?»

Хан зябко перевел плечами. Злое дыхание пурги час от часу перебарывало в высоком сводчатом покое разымчивое печное тепло. По знаку повелителя чернокожие слуги абды внесли жаровни с дымящимися углями. Грея озябшие пальцы, хан снова вернулся к невеселым своим мыслям.

«Чингизид, потомок самого Потрясателя Вселенной, ослепительный султан Высочайшей Орды, непобедимый меч пророка, несокрушимый щит ислама… Э, каких только приторных, словно пахлава, слов не исторгнут луженые глотки льстивых мурз и седобородых имамов! Это по их высокоумным советам принял он вместо степного имени Тюляк звонкое имя Али-ан-Насир. Да что в том толку! Можно пышно, на арабский манер, именовать свой дворец Аттука-Таша, а столицу Сараем-ал-Джедидом, но не над этим ли городом и дворцом только и простирается ханская власть, принятая из рук кипчакского родича Мамая-беклербека. Вот он и есть подлинный властитель Дешт-и-Кипчака! Далеко сегодня его ставка – на черных землях у большой реки, которую урусуты зовут Доном. А Кок-Орда – вон она, рядом, за Итилью. И что стоит ее своенравному хану, злейшему Мамаеву врагу Токтамышу двинуть тумены на Сарай-ал-Джедид!

Что остановит стремительную конницу? Утлые глинобитные стены высотою в два человеческих роста или единственный охранный тумен, воины которого ропщут, давно не получая звонких динаров? Казна хана пуста, минуют ее дани урусутских князей, оседая в мамаевых сундуках. Выйти из воли всесильного темника – смерть, но и не выйти – тоже смерть! Ибо сидит уже неделю в Аттука-Таше киличей самого Токтамыша – Абдулла-бей. В его уста вложил повелитель Синей Соды свою волю – взять в жены сестру Али-ан-Насира – Зульфию. Конечно, владетель Сарая рад бы породниться с заяицким владыкой. Отказать – Токтамыш не простит обиды, согласиться – и по слову Мамая кто-то из слуг полоснет кинжалом по горлу султана. Может, вот этот?»