Хозяин Земли Русской. Третий десант из будущего - Борис Орлов

Разумеется, вы рассчитываете на помощь ваших многочисленных родственников, но поверьте — вы переоцениваете ваше влияние и их возможности. Я уверена, что мой любимый и любящий брат не задумываясь придет к нам на помощь, что же касается остальных, то кто из них посмеет противостоять объединенной мощи России и Германии?

Я счастлива, что уже не ношу того имени, которое могло бы напомнить мне о вашем существовании. Хочу уведомить вас, что отныне я не считаю вас своей родственницей и искренне надеюсь, что вы заплатите за свои преступления в самом ближайшем будущем.

Часть, написанная по-немецки

Мерзкая старая обезьяна, гадящая на сечку, рогатая скотина, изъеденная проказой! Раз ты, вшивая задница, решила, что послать специальный военный отряд для убийства императора — цивилизованный способ ведения войны, то можешь быть уверена: тебе[82] очень скоро нанесут ответный визит. Передавай привет своему муженьку-ублюдку и всем своим приятелям, которые уже заждались тебя в аду!

Я надеюсь, что, когда ты будешь читать это письмо, тебя хватит удар!

Искренне ненавидящая тебя,

Татьяна, божьей милостью Императрица Всероссийская

Дописав, она, по укоренившейся с детства привычке, проверила и исправила ошибки, еще раз перечитала, сложила письмо конвертиком, запечатала своей личной печатью и, подумав, твердо вывела адрес: Лондон, Букингемский дворец, Виктории, пока еще королеве Англии, от Татьяны, Императрицы России. Затем подозвала Энгельман:

— Анна Карловна, я прошу вас позаботиться, чтобы это письмо было отправлено по указанному адресу. И, — она чуть задумалась, — постарайтесь отправить это письмо не по официальным каналам, а через доверенных людей государя.

Я еще раз перечитываю телеграмму, которую мне положил на стол вездесущий Шелихов. Теперь информацию о том, что творится в Питере, мы получаем кружным путем — через Стокгольм и Берлин. Задержка по времени — часов шесть-восемь. Интересно, а «Володьке» через сколько времени информация приходит?

Значит, англичане еще пригнали войска. Плохо, но не смертельно. Однако как бы не пришлось и нам еще войска подтягивать… Впрочем, в Питер отбыли четыре группы, подготовленные Альбертычем, и если я что-нибудь в чем-нибудь понимаю, в самом скором времени этим бритишам доведется постоять в почетном траурном карауле…

…Под телеграммой лежит второй экземпляр решения на прорыв Столетова и утвержденное мной решение на наступление Ренненкампфа. Порадовал Павел Карлович, порадовал. То, что я прочитал, живо напомнило мне операцию «Багратион», рейд Мамонтова и прорывы конно-механизированных групп сорок четвертого — сорок пятого годов. Все же не зря про этого парня писали… то есть напишут, что он был гением от кавалерии. Кстати, надо будет отыскать ему в ординарцы Семена Буденнова. Жаль только, что сейчас казачонку Сеньке всего пять лет…

В прошлой своей жизни вчерашний выпускник Нижегородского коммерческого училища, окончивший его с Малой золотой медалью, Николенька Воробьев был сламщиком-крохобором…

Причем слово «крохобор» его никак отрицательно не характеризовало. Это профессия такая, уличная. Крохоборы собирали по широким улицам Нижнего окурки! Потом они разбирали мерзлые «чинаши», тщательно отдирая папиросную бумагу от табака и распределяя табачную массу по сортам. Махорку клали к махорке, табак к табаку, причем отличали длинноволокнистые сорта от табака резаного! А уж затем эта сырая, промерзлая масса раскладывалась на бумаге, размещалась на печке и начиналась сушка, процесс деликатный, требующий за собой глаз да глаз. Важно было не пересушить табак, чтобы аромат не потерялся, а с другой стороны, надо было не оставлять его слишком влажным, иначе он не будет куриться — а только дымить и стрелять длинными, красными искрами. Готовый табак снова отправляли в табачные лавочки, где его фасовали в красивые коробочки и вновь продавали важным бобрам…

А что такое сламщик? Жить «на сламу» означало для уличных мальчишек жить в долгой и крепкой дружбе. «Сламщики», члены одной преступной «семейки», должны были всем делиться между собой, каждый обязан был во всем помогать своему другу.

Так что был Воробушек, не знавший своих отца и матери и названный так за свою общую субтильность, живость и веселость, вполне себе ничего таким пацанчиком и подавал большие надежды стать со временем, впоследствии, известным уличным фармазоном…

Однако не было бы счастья Николеньке, да…

На Светлую Пасху, выходя из собора, молодая супруга банкира Ивана Рукавишникова обратила внимание на редкостной красоты оборвыша, который прикорнул прямо на мраморных ступенях и спал на них, свернувшись калачиком, непробудным невинным сном.

Воробушек, изволите ли видеть, только что вернулся из одного канавинского рублевого борделя, где, ради светлого праздничка, Дунька-Простодыра, добрая душа, обслужила его совершенно бесплатно. Понятное дело, от этого наш «ребеночек» преизрядно утомился да и уснул, пригревшись на весеннем солнышке.

На чумазом ангельском личике «малыша» застыла такая нежная, детская, доверчивая улыбка, что банкирша душевно умилилась, и сердце ее облилось горячей заботой о ближнем, да так сильно, что между ляжек, прикрытых тончайшим кружевным батистом, изрядно повлажнело…

Кучер Селифан, безропотно выполнявший все капризы своей барыни, подхватил на руки новую барскую игрушку и отнес так и не проснувшегося Воробушка в фаэтон…

Отныне судьба Николеньки была решена — подавать новой маман пяльцы и шелка для вышивки, чинно высиживать на долгих обедах, учить в классной комнате латынь и грамматику, бегать в лавочку за новой лентой и с надушенной запиской к матушкиному другу… Обычная жизнь юного пажа.

Все так и было бы! Если бы однажды старый[83]злой банкир не решил за какую-то небольшую провинность (по его мнению, юный Керубино вовсе не должен был помогать маман примеривать лифчик) выгнать Воробушка из дома.

Впрочем, совсем уж злым банкир не был — поместил воспитанника в патронируемое семьей Рукавишниковых Коммерческое училище.

В училище Колька развернулся вовсю: крепко дрался, со всеми ругался, таскался к гулящим девкам. И неизвестно чем закончил бы свои подвиги, если бы как-то раз ему, отсиживавшему тридцатидневный(!) карцер, не попались в руки литографированные лекции по высшей математике… От скуки стал он листать страницы, покрытые загадочными цифрами. А когда вышел на свободу с чистой совестью, так прямо и сказал училищному инспектору: