Нанкинская резня - Айрис Чан

немецкие дома и учреждения и даже похищали изображения Гитлера и Гинденбурга – как писал один немец, «поразительный поступок, учитывая, с каким почитанием японцы относятся к изображениям своего императора»[413].

Последствия разграбления Нанкина простирались далеко за пределы городских стен. Японские солдаты опустошали окрестности Нанкина, предавая огню целые селения. Они поджигали соломенные хижины и складывали мебель, инструменты и сельскохозяйственные орудия в кирпичные дома, чтобы сжечь все сразу. В городе и его окрестностях не осталось никаких животных[414].

Японцы также использовали ацетиленовые горелки и ручные гранаты, чтобы вскрыть банковские хранилища, включая персональные сейфы немецких чиновников и жителей[415]. Солдатам разрешалось отправлять в Японию часть награбленного, но большая часть подлежала конфискации в пользу государства[416]. Склады быстро заполнялись редкими произведениями искусства из жадеита и фарфора, коврами и картинами, золотыми и серебряными сокровищами. Лишь в одном из складов хранилось более двухсот пианино[417]. В конце декабря японцы начали свозить награбленные драгоценности и произведения искусства на пристани для отправки в Японию[418].

Японские грабители обычно искали дорогостоящие вещи. Они охотились за иностранными автомобилями, убеждая членов комитета, что армия забрала бы их все, если бы в них не сидели иностранцы[419]. Забирали и грузовики, затем использовавшиеся для перевозки трупов[420]. Японцы также разграбили и больницу Нанкинского университета, похищая у медсестер банальные вещи: авторучки, фонарики и часы, – и неоднократно врывались в Зону безопасности, где отбирали постельное белье, кухонные принадлежности и еду у постояльцев[421]. В одном из немецких докладов отмечается, что 15 декабря японцы заставили 5000 беженцев выстроиться в ряд, чтобы отобрать у них деньги в сумме 180 долларов[422]. «Солдаты вырывали у них даже горсти риса, – писал Джордж Фитч. – В ответ на любые возражения тут же следовала смерть»[423].

* * *

В январе 1938 года в Нанкине не было ни одного торгового заведения, кроме военного магазина и рисовой лавки Международного комитета[424]. В гавани практически не осталось кораблей[425]. В большей части города отсутствовало электричество, телефонная связь и водопровод, поскольку японцы согнали и казнили около 50 работников местной электростанции[426]. (Из-за отсутствия воды возникали трудности с мытьем, но многие женщины предпочитали не мыться, надеясь, что это оттолкнет намеревающихся их изнасиловать японских солдат[427].)

Но город все же постепенно возвращался к жизни. По всему Нанкину можно было увидеть людей, которые разбирали чужие дома, отдирая половицы и деревянные панели на дрова, и увозили металл и кирпичи, чтобы отремонтировать собственные дома или продать другим на улице[428]. На Шанхайской дороге в Зоне безопасности собирались толпы перед торговцами, продававшими все, что им удалось добыть, включая двери и окна[429]. Подобная деятельность дала толчок местной экономике – вслед за придорожными торговцами награбленным начали как грибы появляться новые чайные и рестораны[430].

1 января 1938 года японцы объявили о новом городском правительстве: Комитете самоуправления Нанкина (Наньцзин цзычжи вэйюаньхуй), или «Автономном правительстве», как называли его некоторые из находившихся в городе иностранцев[431]. Комитет самоуправления состоял из китайских марионеточных чиновников, которые контролировали городскую администрацию, социальное обеспечение, финансы, полицию, торговлю и транспорт. К весне Нанкин внешне уже функционировал почти как нормальный город. Возобновилась подача воды, электроэнергии и ежедневная почтовая служба. Началось городское автобусное сообщение, на улицах появились рикши, а между Нанкином и Шанхаем стал ходить пассажирский поезд[432]. Нанкин быстро превратился в оживленный торговый центр для японцев, после того как из близ-лежащего города Пукоу сюда начали доставлять паромами небольшие локомотивы, лошадей, сельскохозяйственные орудия, грузовики и прочие грузы.

Признаки жестокой оккупации, однако, присутствовали повсюду. Китайским торговцам приходилось терпеть непомерные налоги и арендную плату, за счет которых финансировалось жалованье новых чиновников во власти[433]. Японцы также открыли так называемые «военные магазины» для китайского населения, которые высасывали из города китайские золото и деньги, заменяя их не имеющей ценности военной валютой[434]. Китайское марионеточное правительство загоняло всех в нищету, конфискуя остававшиеся в городе ценности и имущество даже в присутствии их владельцев[435]. Некоторые китайские чиновники низшего звена цинично шутили между собой: «Мы теперь занимаемся разрешенным грабежом!»[436]

Куда более тревожным, чем эксплуатация населения посредством налогов и конфискаций, стало появление в городе опиума[437]. До японской оккупации опиум был подпольным наркотиком, который тайно курили аристократы и торговцы, но он не продавался открыто на улицах, на глазах у молодежи. После падения города стало возможным без каких-либо помех со стороны полиции свободно посещать опиумные притоны, которые смело рекламировали наркотик с помощью вывесок с китайскими иероглифами «Гуан До», или «Настоящая Земля», – термин, использовавшийся для обозначения опиума.

Чтобы поощрить пагубную привычку и еще больше поработить народ, японцы в Нанкине регулярно использовали наркотики в качестве платы за работу и проституцию. Сигареты с героином предлагали даже десятилетним детям. Профессор-историк Майнер Серл Бэйтс из Нанкинского университета пришел на основе своих исследований к выводу, что в Нанкине и окрестностях героин употребляли около 50 тысяч человек – около 15 процентов тогдашнего населения города.

Многие из тогдашних жителей Нанкина становились легкой добычей наркотиков, поскольку те давали им способ, пусть и иллюзорный, ухода от окружавшей их ужасной действительности. Некоторые даже пытались покончить с собой, глотая большие дозы опиума[438]. Другие, чтобы удовлетворить свою губительную страсть, шли на преступления, что вызвало прокатившуюся по Нанкину волну бандитизма[439]. Создав условия для расцвета преступности в Нанкине, японцы затем воспользовались ею для оправдания оккупации, проповедуя необходимость имперского закона и порядка.

Японские работодатели относились ко многим местным китайским рабочим хуже, чем к рабам, часто убивая их за малейшие нарушения[440]. Выжившие позднее утверждали, что тяжелые условия труда и жестокие наказания имели целью постоянно держать китайских работников в страхе. Один работавший на захваченной японцами фабрике китаец описывал ужасы, которым он был свидетелем на протяжении нескольких месяцев. Когда японский надсмотрщик ложно обвинил его товарища в краже свитера, того замотали веревкой, почти как мумию, от ног до шеи, а затем забили до смерти кирпичами. К концу экзекуции тело утратило всякую форму, и спутанные веревкой мясо и кости бросили на корм собакам. В другой раз японец обнаружил пропажу с фабрики двух пар подкладных плечиков и выяснил, что их использовали в качестве туалетной бумаги. Двадцатидвухлетнюю женщину, которая призналась, что пользовалась в тот день туалетом, затащили за фабрику и обезглавили. Вечером того же дня