Полтавское сражение. И грянул бой - Андрей Серба

— Капитанов с их разведчиками дождется мой полусотник, а нам, пан полковник, пора торопиться к царю Петру...

Когда разоруженный шведский отряд под конвоем казаков продолжил путь к русским позициям, Дмитро тронул есаула за локоть.

— Настал час прощаться, братку. Твоя дорожка лежит к батьке Голоте, моя — снова в лес. Никогда еще волк и собака не сидели на одной цепи, поэтому нечего мне делать ни под царским знаменем, ни под гетманской булавой. Ни на что не променяет запорожец своей воли, а потому прощай, братку, и не поминай лихом.

— Прощай, есаул, — проговорил и Сидоров. — Да хранит тебя Господь.

— А куда ты, атаман? — удивился старший Недоля. — За полковника Розена и королевскую казну царь закроет очи на любую твою старую провинность.

— Не нужна мне царская милость, есаул. Простит он мои грехи — не забудут их его воеводы и казаки-толстобрюхи. Рано мне еще возвращаться на Дон, не пришел час. Да и разве только под царской рукой можно служить родной земле...

Ворвавшийся в палатку Меншиков был возбужден. На его губах цвела довольная усмешка, в глазах светилась нескрываемая радость.

— Хваленый Левенгаупт ударился в такие бега, что и след простыл. Ничего, я бросил вдогонку драгун и казаков. Они ему хвост общипят! С победой тебя, мин херц!

Петр, спокойно попыхивая трубкой, указал князю на лавку.

— Садись и рассказывай толком.

— Шведы ушли из-под Лесной еще ночью. Побросали своих убитых, оставили раненых, разгромили и сожгли обоз. Сам Левенгаупт ускакал с кирасирами одним из первых, за ним на обозных лошадях бросилась пехота. Да разве на этих жалких клячах далеко убежишь, тем паче по болотам? Казаки гонят их в полон толпами. Набрали уже больше восьмисот солдат и почти пять десятков офицеров[29], а также захватили десять королевских знамен и сорок два флага.

— А что шведы потеряли в бою? — поинтересовался Петр. — Не зря ли мы вчера порох жгли да снег на поляне месили?

— Выбили мы у неприятеля насмерть больше восьми тысяч человек, включая сюда утонувших во время бегства в болотах и замерзших ночью раненых, коих противник не счел нужным взять с собой.

— А каковы наши потери? — спросил царь у Голоты, пришедшего вместе с Меншиковым.

— Тысяча сто одиннадцать убиты, две тысячи восемьсот пятьдесят шесть ранены.

Петр улыбнулся, примял табак в трубке.

— А что с обозом, Алексашка? Оставил ли генерал нам что-нибудь на обратный путь?

— Оставил, мин херц. Две тысячи телег не успел огню и разорению предать. Стоят себе целехоньки да полнехоньки. Одним словом, полная победа!

— А коли так, други мои верные, забудем о генерале, — сказал царь, подвигая к себе карту. — Оставили мы короля без подмоги и припасов, отняли у него надежду сытно переждать зиму в удобном для него месте. Придется ему теперь крепко призадуматься, стоит ли двигаться на Москву с пустым брюхом и недостатком пороха. Что бы ты предпринял на его месте, полковник? — глянул Петр на Голоту.

— Подался на Украину, государь. К Стародубу или Новгород-Северскому, где у нас собраны большие запасы продовольствия, боевых припасов и фуража. К тому же места те изобилуют зерном и живностью, на зимних квартирах можно разместить всю свою армию и спокойно ждать новой подмоги людьми и воинским припасом.

— А что сделал бы на месте шведского короля ты, Алексашка?

— Двинулся на Гетманщину. И залег бы в подходящем месте, как медведь в берлоге. А за зиму связался бы с Турцией и Крымом, своими союзниками. Может, султан или хан помогли бы янычарами да нукерами. И Польша под боком, а через нее прямая связь со шведскими войсками в Курляндии и Померании. Один путь у короля Карла, мин херц, — только на Украину, — уверенно закончил Меншиков.

Царь уперся взглядом в карту, поднялся над столом.

— То же мыслю и я. А потому нет у нас времени почивать на лаврах. Не покой и отдых должен получить король на Гетманщине, а жестокий отпор и свою погибель. И начало сему уже положено здесь, у Лесной. Какие бы великие баталии и славные виктории ни поджидали нас впереди, ни одна из них не будет важней и блистательней этой. Лесная — мать наших грядущих побед, а они — лишь младенцы, рожденные ею...

Марыся не первый раз встречалась и разговаривала с полковникам Чечелем, командиром полка сердюков и комендантом городка Батурин, являвшемся столицей Гетманщины и постоянной резиденцией Мазепы. Однако свели их вместе не чин Чечеля и его должность, а то, что они оба являлись участниками заговора против русского царя и сообща осуществляли связь между польскими и украинскими заговорщиками.

Полковник ей нравился: высокий, несмотря на пожилой возраст стройный, с суровым неулыбчивым лицом воина, с прокуренными до желтизны усами и щегольски закрученным за ухо седоватым оселедцем. Марыся знала, что Чечель когда-то был простым запорожцем, своего ныне высокого положения достиг благодаря отменному мужеству и редкой честности, что должность коменданта Батурина, на которую претендовали многие, он согласился занять лишь уступая многочисленным просьбам гетмана, не видевшего на этом важнейшем посту более достойного старшины, нежели Чечель, всецело поглощенного службой и не преследующего личных целей. Полковник полностью оправдал его надежды, не только превратившись из боевого старшины в неусыпного и неподкупного стража столицы Гетманщины и Мазепиной резиденции, но став со временем его другом и ближайшим поверенным в тайных делах.

Как говорил сам Мазепа, он полностью доверял четырем людям в Гетманщине: своему племяннику Войнаровскому, Генеральному писарю Орлику, которого возвысил от обычного переписчика канцелярских бумаг до Генерального старшины, и двум сердюцким полковникам — Галагану и Чечелю, первый из которых со своим полком неотлучно находился возле гетмана при всех его разъездах, а второй хранил покой в его резиденции, где Мазепа надеялся укрыться в случае опасности.

Но Марыся знала и то, о чем не догадывался никто другой, — она очень нравилась Чечелю. Возможно, вначале он относился к ней как к обычной красивой женщине, но поскольку Марыся отвела ему в своих планах весьма ответственную роль, ей стали необходимы более теплые отношения со старым служакой-холостяком, и она без особого на то труда смогла добиться этого. Более мягкий и доверительный, чем с другими мужчинами, тон, несколько ласковых улыбок и якобы случайных легких прикосновений, смущение и румянец на щеках при встрече и расставании — эти элементарные для арсенала Марыси приемы позволили ей внушить полковнику, что она выделяет его из числа остальных мужчин, что он ей небезразличен, и она испытывает удовольствие от общения с ним.

Вот и сейчас, понимая, что с высоты своего роста Чечель и так почти полностью видит в глубоком, свободном лифе платья ее груди, Марыся склонилась над столом еще ниже, повела плечами, так что груди тяжело и упруго качнулись в лифе. Боковым зрением она заметила, как Чечель проследил за движением ее грудей, закусив нижнюю губу, отвел взгляд в сторону.