Змей в Эссексе - Сара Перри

Сонная Джоанна испуганно встрепенулась, скатилась с кушетки на пол, ударилась головой о жесткое сиденье стула и, уставив взгляд в потолок, пробормотала: «Он уже здесь». Потом потерла глаза костяшками пальцев и села. Стелла, которая почти дремала, несмотря на то что из открытого окна тянуло холодом, с удивлением посмотрела на мужа: «Дорогой, только не испачкай Коре ковер!» — и подошла к дочери:

— Как ты себя чувствуешь? Тебе плохо? Голова не болит?

— Оказывается, это так просто. — Джоанна потерла лоб, на котором вспухала шишка, перевела взгляд с доктора на отца, заметила, как те стоят, напружинясь, в противоположных концах комнаты, и удивленно спросила: — А что случилось? Я что-то не то сделала?

— Ты — нет, — ответил Уилл, и, несмотря на то что преподобный сверлил взглядом Люка, Кора прекрасно понимала, на кого тот злится на самом деле. У нее перехватило горло, однако она быстро оправилась, встала между мужчинами и вежливо произнесла:

— Люк, это Уильям Рэнсом, мой друг.

«Мой друг, — подумал Люк. — Что-то я не слышал, чтобы она с такой же гордостью говорила “мой муж” или “мой сын”».

— Уилл, это доктор Люк Гаррет. Пожмите же друг другу руки! Мы хотели помочь Джоанне, а то она после того происшествия в школе сама не своя.

— Помочь? Чем? Что вы тут делали? — допытывался Уилл, не обращая внимания на доктора, который с сардонической усмешкой, как показалось преподобному, протянул ему руку. — Она ударилась, ей больно — посмотрите! Ваше счастье, что она сознание не потеряла!

— Гипноз! — с гордостью пояснила Джоанна. (Она участвовала в эксперименте! Она непременно напишет об этом.)

— Мы ему после расскажем. — Стелла нашаривала пальто. (Как они кричат! Даже голова разболелась.)

— Рад с вами познакомиться, ваше преподобие. — Люк засунул руки в карманы.

Уилл отвернулся от Коры.

— Оденься, Стелла, ты вся дрожишь, — кому только в голову пришло открыть окно? Да, Джо, ты потом мне все расскажешь. До свидания, доктор Гаррет. Может, еще встретимся. — И, словно исчерпав запасы вежливости, Уилл в сопровождении жены и дочери вышел из комнаты, даже не посмотрев на Кору, которая в тот миг была бы рада не то что улыбке, а и суровому взгляду.

— Я участвовала в эксперименте! — раздался за дверью голос Джоанны. — А теперь я хочу есть.

— Душа-человек! — съязвил Люк.

«Вот тебе и толстяк викарий в гамашах, — подумал он. — Он — вылитый фермер, который философствует не по чину, и он вовсе не лысый, а Кора Сиборн в его присутствии — подумать только! — вела себя как пристыженная девчонка».

Марта поднялась с дивана, с которого молча наблюдала всю эту сцену, и, бросив на доктора презрительный взгляд, подошла и встала рядом с подругой.

— А я говорила: не надо уезжать из Лондона, добром это не кончится, — произнесла она.

Кора на миг прижалась щекой к Мартиному плечу и ответила:

— Я тоже хочу есть. И вина.

Эдвард Бертон сел на узкой постели и открыл на коленях бумажный пакет. Его гостья, сидевшая в кресле с высокой спинкой под рисунком собора Святого Павла, который сделал сам Эдвард, полила жареный картофель уксусом, и от пряного духа у больного впервые за несколько недель проснулся аппетит. Белокурая коса гостьи была уложена короной, и Эдвард, отламывая кусочек кляра от своей порции рыбы, подумал, что она похожа на ангела — если бы ангел проголодался и измазал подбородок маслом, а рукав зеленым горошком.

Марта смотрела, как неторопливо и спокойно он ест, и ее переполняла гордость, точь-в-точь как Люка, когда тот зашил Бертону рану. Сегодня она пришла к Эдварду в третий раз. На его щеки уже вернулся румянец. Их познакомила Морин Фрай, которая навещала Бертона не только чтобы снять швы, но и потому что приходилась родственницей Элизабет Фрай[36] и в полной мере унаследовала фамильное чувство социальной ответственности. Морин была уверена, что обязанности медсестры простираются гораздо дальше перевязок и мытья залитых кровью полов. С Мартой их свел случай — собрание женщин, занимавшихся делами тред-юнионов, и за чашкой крепкого чая выяснилось, что у них есть общие знакомые. «Доктор Люк Гаррет, кто бы мог подумать!» — воскликнула Марта и покачала головой. Когда Марта впервые вместе с сестрой Фрай пришла в дом в Бетнал-Грин, где жили Эдвард с матерью, она обнаружила, что квартира у них тесная, с плохой канализацией, из-за чего в комнатах воняло аммиаком, но довольно уютная. Правда, свет с улицы едва пробивался из-за натянутых между домами веревок с постиранными простынями, похожими на знамена наступавшей армии, но зато на столике в вымытой банке из-под робертсоновского джема всегда стояли цветы. Миссис Бертон зарабатывала на жизнь стиркой и плела коврики из обрезков ткани, и от этих ковриков, устилавших пол в трех комнатушках, квартира казалась веселее. Матери и в голову не приходило, что Эдвард, быть может, так и не сумеет окончательно оправиться от болезни и вернуться в страховую компанию, где прослужил пять лет. Она стоически ухаживала за сыном.

Первый визит нельзя было назвать удовлетворительным. Эдвард был бледен и безучастен, а в миссис Бертон радость от спасения сына боролась с тревогой, оттого что он так переменился: на операционный стол лег один человек, а сняли с него совсем другого.

— Он все время молчит, — пожаловалась она, ломая руки, и взяла у сестры Фрай платок. — Как будто прежний Нед был, да с кровью весь вышел, а на его место явился новый, и мне нужно сперва с ним познакомиться, чтобы признать своим сыном.

После визита Марта несколько дней не находила себе места: как там Бертон, хорошо ли ест, не вздумает ли на пробу отправиться погулять? — так что через неделю она снова навестила его, с пакетами рыбы и жареного картофеля, сеткой апельсинов да несколькими номерами «Стрэнда», которые Фрэнсис уже прочитал и бросил.

Эдвард не спеша ел. Марте, привыкшей к Кориной нескончаемой болтовне и внезапным вспышкам радости и печали, в его обществе было спокойно. Что бы Марта ни говорила, Эдвард неизменно наклонял голову, медленно обдумывал ее слова и порой ничего не отвечал вовсе. Иногда его пронзала острая боль там, где удалили часть ребра, ткани срастались, и казалось, будто мышцы сводит судорога. Бертон ахал, хватался за пустое место, где когда-то была кость, и ждал, пока боль утихнет. В такие минуты Марта ничего не говорила, просто сидела рядом, а когда он поднимал голову, просила:

— Расскажите-ка мне еще раз, как построили мост Блэкфрайерс.

День выдался дождливым, вода собиралась в сточных канавах Тауэр-Хэмлетс, лилась с карнизов. Эдвард сказал:

— Он меня опять навещал, этот шотландец. Помолился со мной и оставил денег.

Речь шла о Джоне Голте, миссионерствовавшем в Бетнал-Грин; он проповедовал не только Евангелие, но и трезвость, и важность личной гигиены. Марта слышала о нем, видела его фотографии самых жутких лондонских трущоб и осуждала за религиозное чистоплюйство.