Бумажный герой - Александр Давыдов

Раздел 14

Итак, покончу с архитектурой. Не надо меня причислять к мракобесам, что видят образ совершенной будущности в абсолютном прошлом. Не такой уж я консерватор. Способен понять и своеобразную красоту современных гражданских знаний, даже небоскребов, бездушных хайтеков, велеречиво славящих мощь человеческого разума, притом унижая отдельную личность, будто муравей копошащуюся у подножья. Что ж, они славят свое время пронзительным трубным гласом, где звучит пафос самоотреченья человека во имя прогресса. Их пропорции не интуитивны, а строго математичны. Горделивый хайтек дерзок, ибо он скребет небо, но в нем и грусть также – о попранной человечности. Это ль не примета высокого творчества? В данном случае – коллективного сотворчества: не прозренье великого зодчего, а результат совместных усилий инженеров, что умеют найти отстроумейшие конструктивные решенья, а также расчетчиков несущих конструкций, подрядчиков, финансистов, прорабов, коррупционеров, бухгалтеров, экономистов, референтов, менеджеров верхнего, среднего и нижнего звена, секретарей-машинисток. Уж вы мне поверьте: ведь моя прежняя фирма, погребенная павшим куполом бассейна, возвела и Геркулесовы столпы, потом разрушенные землетрясением, что, ясно, ничья вина. Короче говоря, у хайтеков я позаимствовал их дерзость, математичность, их примиряющий дух, способный приводить к согласию самые разнородные усилья и цели в виду общей задачи.

И в принципе, не стоит меня видеть этаким рассеянным творцом, живущим вне времени и пространства. Телевиденье редко смотрю, не читаю газет, разве что, биржевые сводки, – но слушаю радио, чтоб не отстать от современности, быть в курсе событий. События-то ничтожны, вот беда, по крайней мере, последние два-три тысячелетия. Могу перечислить все, что узнал из утренних новостей. Во-первых, что по причине глобального потепления уровень Мирового океана достиг шпиля Старой кирхи в Амстердаме, а уцелевшие голландцы теперь живут в свайных поселениях. Во-вторых, что монгольские космонавты высадились на Юпитере. В-третьих, что Гренландия стала экономическим лидером из-за нехватки в мире пресной воды. В-четвертых, что Россия заняла первую строчку в ежегодном рейтинге ПАСЕ как самая зрелая из европейских демократий. В-пятых, что вновь открыли Америку, было потерявшуюся средь исторических превратностей. Вот, собственно, и всё, не считая мелочей. К примеру, что бразильские генетики вывели помесь крокодила с клубникой. Что смеешься, ангелок? Ну хорошо, насчет клубничного каймана немного преувеличил. Но помяни мое слово: еще скрестят и Божий дар с яичницей. Может, уже скрестили. Глобальные, бывает, даже катастрофические события, а по сути-то никаких, – только напрасное возбужденье духа, лишняя суета и лжепророчества. Не создали новой религии, неизменны символы духа, по-прежнему страждет человеческая душа. Лишь втуне трудятся кропотливые создатели нового, даже не ведая друг о друге. Их предмет – истина, матерьял – сама жизнь в самом широком смысле, а цель – вечность. Но их постиженья не для газет, тощих и толстых журналов, радио, ТВ или каких-нибудь там интернет-порталов.

Ладно, с архитектурой мы разобрались. Теперь живопись. В молодости она была для меня важнейшим из искусств. Не знаю почему, но был заворожен этой исполненной духа иллюзией. Ведь – ничто, по сути; плоскость, прикинувшаяся пространством, которой вся глубина – слой краски на один ноготок. Я так отдавал ей душу, что люди и весь мир, подчас, мне виделись плоскими, а их глубина – мороком. Но это и поле провиденциальных значений, запечатленных в неодномерном сюжете, – возможно, больше искусство, чем любое. Что есть искусство, как не значки, вехи, манки, поводы, приманки, вещие пометы и приметы, вполне справедливо в нашем веке постепенно утратившие вульгарное жизнеподобие – самую примитивнейшую из иллюзий? Куда лучше, чем неверно и примерно повторять наличное, дать повод глубокому чувству, рассыпать манну небесную, чтоб с птичьим клекотом спорхнули ее расклевывать, пернатые, будто ангелы, тайные заначки нашего духа, падкие на зов истины. Так скажи: что иллюзия, а где полная достоверность? Совсем не иллюзорностью, а вящей правотой символа я и старался обогатить свой шедевр.

Уже говорил, что чувствую, хотя и дальнюю, но вдохновляющую перспективу совсем еще свежего искусства, кажется, целиком связанного с несовершенством нашего зренья, – так и названного, хотя, уверен, не окончательно, иллюзионом. Именно сейчас оно переживает свои времена Гомера и созданья великих эпосов. Предвижу его цветастый гламур, но пока что оно в благородном, черно-белом окрасе. Да, конечно, и не колер, а всеобщая альтернатива: один – ноль, всё – ничего, – довольно, чтоб передать, если не зрительное, то смысловое богатство мира, как то тщились сделать первые компьютеры, тогда наивные, почти как бухгалтерские счеты. Вряд ли цвет так уж значительно обогатит синематограф, как ведь и звук мало чего добавил, – значит, давайте цвет и оставим живописи. Суть и ценность этих бегущих картинок – именно и только движенье, но, как в нашей страстной мечте, – обратимое. Его привлекательность – в обретенной власти над временем – что ль, это не бездеятельная, а наоборот, оживленная вечность. Куда уж проще резон? Вели, и замрет мгновенье, вели – и вернется прошлое. А то и вовсе можно пустить ленту жизни задом наперед.

Не удивляйся, ангелок, что, творя последнюю, отчаянную достоверность, я будто б призвал себе в помощь иллюзию. Все ведь сон в нашей жизни, но тот, что я навею, будет не только самым прекрасным, но – истина до конца. Я лишь пекусь о достойном ее облаченье, – это ль не милосердие, не любовь к ближнему? Мой андрогин все же форма, притча, а не бесплотное откровение. Человеку вряд ли дано снести свет обнаженной истины, как ослеп лжепророк, кто однажды подглядел купанье богини Мудрости. Лжет он, что взамен глаз обрел дар провиденья. Теперь он стоит на базаре, слепой, какой-то потерянный, жалкий, торгует за гроши оптом и в розницу своими прорицаниями, из которых ни одно не сбылось, да им никто и не верит. Лучше бы продиктовал мемуары, чтоб удовлетворить грязное любопытство толпы – как там у богини то, это. Да он, наверно, и не разглядел ничего толком. Прости меня, всевластная богиня, за дурацкие шутки; у меня у самого, знаю, грязный язык. Всегда готов над тобой подшутить, пред тобой преклоняясь.

Верь, ангелок, все мороки, заморочки, примочки, хитроумные мошенничества, добросовестные заблужденья мира я, собрав, преображу в прикровенную истину. Тут сгодится любое художество, даже мной презираемое лицедейство. Возьми трагедии наших современников. В фальшивых мелодекламациях обреченного героя, в нудном завывании хора все-таки звучит еще не вовсе утраченная сакральная нота великих мистерий, где тайна, – может быть, только для нас нынешних, – тогда полнокровного, не замусоренного рефлексией существования, когда подлин был миф, в наш трезвый век, сделанный сказкой для детей. Но в современном театре, что больше всего ценю, так это последний поклон, когда – маски долой, котурны – прочь. Вот образ патетического прощанья с наведенной иллюзией.

Раздел 15

Итак, из искусств я не перечислил только самые близкие моему творчеству и, наоборот, ему меньше всего причастные. К первым отношу скульптуру, – как ты уже понял, мой труд всего ближе к работе ваятеля, – а также и музыку, что наиболее верный зов истины и, конечно, мастерство плетенья словес. Именно поэтому о них не буду распространяться, – они самая плоть, как моего творчества, так и повествования. При всем уважении, но все-таки к наименее нужным для меня искусствам отнесу военное, цирковое, ювелирное, кулинарию, ландшафтный дизайн, от кутюр, политиканство и другие частности. Но это не заносчивое деление искусства на его высокие и низкие роды. К тому ж тут, как и в социальной жизни, постоянно происходят перемещенье и перемешивание. Глядишь, и, к примеру, такие ныне презираемые литературные жанры, как роман или драма, будут основой культуры будущего. Выскажу и более с виду нелепое предположение – вдруг да эпиграмма, скетч или даже цирковая реприза когда-нибудь станут ведущими жанрами литературы. Но почему б нет? Да и вообще творчество едино. Если понадобится, не пренебрегу ни военным искусством, ни от кутюр, ни кулинарией, ни дизайном, ни даже политиканством.