Дорогая буква Ю - Игорь Шестков

Именно так думал про своих героев и зрелый Гоголь.

…

В 1837-м году Гоголь писал Прокоповичу: «Мне страшно вспомнить обо всех моих мараньях. Они вроде грозных обвинителей являются глазам моим… И если бы появилась такая моль, которая бы съела внезапно все экземпляры — Ревизора, а с ним — Арабески, — Вечера и всю прочую чепуху… я бы благодарил судьбу».

…

Гоголь сам стал этой молью.

…

Гоголь — Погодину: «…ехать, выносить надменную гордость безмозглого класса людей, которые будут передо мною дуться и даже мне пакостить. Нет, слуга покорный. В чужой земле я готов все перенести, готов нищенски протянуть руку, если дойдет до этого дело. Но в своей — никогда… Я бездомный, меня бьют и качают волны…»

…

Впрочем, стать бездомным не в поэтическом, а в реальном смысле слова, Гоголь не пожелал. В 1837-м году он получил от царя выхлопотанное Жуковским великодушное вспоможение в 5000 рублей. Позже он получал деньги от короны регулярно, как пенсию, пока не вернулся на родину.

Не в последнюю очередь и для того, чтобы оправдать в своих и чужих глазах эти деньги, Гоголь создал целую идеологию, в которую, по-видимому, сам верил и которую активно проповедовал.

…

В самой природе моей заключена способность только тогда представлять себе живо мир, когда я удалился от него. Вот почему о России я могу писать только в Риме… Меня теперь надо беречь и лелеять… Создание чудное творится и совершается в душе моей… Чище горнего снега и светлей небес должна быть душа моя…

…

Свою жизнь в Риме Гоголь представлял как служение России.

Поразительно, что в эту галиматью верили не только богатые и влиятельные светские женщины.

…

С Гоголем случилось то же, что со всеми нами случается, если мы доживаем до известного возраста. В какой-то момент могучий поток времени, органно воя, обгоняет нас. Жизнь уходит вперед, а мы безнадежно плетемся где-то в хвосте…

Отстаем все больше и больше, и все чаще уходим назад, в мир детства, в те времена, когда огненный дракон жизни еще нес нас на горячих плечах, и наши розовые щеки обжигало его палящее дыхание…

Дополнительное отставание — от своей бывшей родины — удел любого стареющего эмигранта.

Гоголь покинул Россию молодым человеком. Прожил важнейшие 12 лет за границей и явно проворонил Россию. Она умчалась вперед. Попытался ее догнать, вернулся, прожил перед смертью на родине без малого 4 года, но упущенного так и не наверстал.

Типично для возвращенцев.

…

Когда я перечитывал вторую часть «Мертвых душ», меня не оставляло неприятное ощущение — казалось, что и сам Чичиков больше автора не интересует. Говорит этот герой все то же, что и в первой части, разбалтывается по-настоящему только в сценах позора у генерал-губернатора и в тюрьме. Но и эти сцены не убеждают — чувствуется, что Гоголь это раскаяние своему герою навязывает… Новые персонажи — Петух, Бетрищев, Тентетников, Хлобуев, Платонов, Улинька, даже Костанжогло — какие-то устаревшие, однобокие типы. Прокисший рассол.

Как ни храпи Петух, как ни болтай Хлобуев — им далеко до Собакевича или Манилова. И они тоже, как и автор, плетутся где-то за пределами существования… Они — литературные недоноски (Хлобуева доносил и вырастил Достоевский, Тентетникова — Гончаров).

В то время, пока Гоголь обонял весны в Риме и Неаполе, по русской литературе уже пошли другие люди. Даже персонажи — Героя нашего времени: Печорин, Вера, доктор Вернер, Грушницкий — гораздо более похожи на современных людей, чем архаичный Бетрищев или Лигейя-Уленька.

…

Поучительна история гоголевского профессорства.

Профессор-ориенталист Григорьев так описывал университетскую карьеру Гоголя:

«Как ни плохи были вообще слушатели Гоголя, они, однако же, сразу поняли его несостоятельность. В таком положении оставался ему один исход — удивить фразами, заговорить; но это было не в натуре Гоголя, который нисколько не владел даром слова и выражался весьма вяло. Вышло то, что после трех-четырех лекций студенты ходили в аудиторию к нему только затем уж, чтобы позабавиться над — маленько сказочным языком преподавателя. Гоголь не мог этого не видеть, сам тотчас же сознал свою неспособность, охладел к делу и еле-еле дотянул до окончания учебного года, то являясь на лекцию с подвязанной щекой в свидетельство зубной боли, то пропуская их за тою же болью».

…

Многое из вышесказанного верно и в отношении гоголевской литературы. И реакция публики была примерно такой же. И поведение автора.

…

Цензор Никитенко свидетельствовал: Жуковский возвысил его в глазах Уварова до того, что тот в самом деле поверил, будто из Гоголя выйдет прекрасный профессор истории, хотя в этом отношении он не представил ни одного опыта своих знаний и таланта… Гоголь потребовал звания ординарного профессора и шесть тысяч рублей единовременно на уплату долгов. Молодой человек… не имеющий никакого академического звания, ничем не доказавший ни познаний, ни способностей для кафедры… Это может делаться только в России, где протекция дает право на все. Что же вышло? Гоголь так дурно читает лекции в университете, что сделался посмешищем для студентов.

…

Анненков писал: «Одна из причин, оторвавших Гоголя от Петербурга, был неуспех его университетского преподавания. Гоголь понадеялся на силу поэтического воссоздания истории, на способ толкования событий a priori, на догадку и прозрение живой мысли, но все эти качества, не питаемые постоянно фактами и исследованиями, достали ему на несколько блестящих статей, на несколько блестящих лекций, а потом истощились сами собою, как лампа, лишенная огнепитательного вещества».

…

Это приговор. Не только неуспешной гоголевской профессуре, но и его литературе. Гоголь и в ней понадеялся на силу поэтического воссоздания реальности, на догадку и прозрение живой мысли и тут хватило на несколько блестящих текстов («Петербургские повести»), а на «Мертвые души», так, как он их задумал, — масштабно, панорамно, у римского жителя сеньора Николо явно не хватило огнепитательного вещества.

Гоголь был достаточно умен, чтобы это понимать.

…

Скажу вам не шутя, что я болею незнанием многих вещей в России, которые мне необходимо нужно знать. Я болею незнаньем, что такое нынешний русский человек…

(Гоголь — Россету).

…

Гоголь хорошо знал быт своей родины — Малороссии. За восемь лет тамошней жизни узнал отчасти и чиновничий Петербург. Настоящей России он не знал вовсе.

Реагировал он на свою неудачу на кафедре характерно: «Я читаю один, решительно один в здешнем университете… хоть бы одно студенческое существо понимало меня. Это народ бесцветный, как Петербург».

(Гоголь — Погодину)