Зеркало, зеркало - Кара Делевинь

– Ред, – Лео бросает на меня мрачный, предостерегающий взгляд, как бы говоря, что моя затея добром не кончится. – Тебе пора.

Я не двигаюсь. Не могу. Вдруг Аарон вскакивает с места и, нависнув надо мной, ревет мне в лицо:

– Мой брат сказал тебе исчезнуть, так возьми и свали отсюда, пока я не спустил тебя по лестнице.

В уголках рта у него собрались слюни, белки глаз словно растрескались – страшно до жути.

– Еще увидимся, Лео.

Лео не отвечает, но все и так написано у него на лице.

23

На улице, где живет Роуз, тихо и безлюдно. Местные дети сидят в комфортабельных, безопасных домах с кондиционерами или играют в обнесенных стенами задних двориках. Вдоль тротуаров припаркованы «вылизанные» машины, которые сто́ят вдвое больше, чем годовой доход обычной семьи. Попадись я на глаза обитателям этой улицы, обо мне бы стопудово доложили на следующем заседании «Соседского дозора». Из ее дома не доносится ни звука, да и Аманды с мистером Картером не видно.

Мне немного стыдно, что я сейчас не с Най, но даже Эш, как она мне написала, в больницу сегодня не пойдет. Она, по ходу, всю ночь обрабатывала данные, которые, скорее всего, и не поддаются обработке. Что до меня, так мне просто позарез нужно побыть с Роуз, потому что, понимаете, в чем тут дело: рядом с ней я чувствую себя как на необитаемом острове, где можно забыть обо всем на свете и просто оставаться собой.

Только теперь я понимаю, как сильно мне необходима передышка, а для этого нельзя придумать места лучше, чем роскошный дом Картеров. Тут царят чистота и порядок. Четыре раза в неделю сюда приходит домработница, поэтому тут нельзя наткнуться на гору грязной одежды на лестнице или обнаружить в раковине немытые чашки; в этом доме всегда приятно пахнет и повсюду – в прихожей, в гостиной, наверху – расставлены вазы с цветами.

Как только мы заходим внутрь, Роуз ускользает к себе в комнату, чтобы переодеться. Возвращается она в мешковатой футболке и леггинсах, босая, с распущенными волосами. Сварганив сэндвичи с беконом, она вручает мне мою тарелку и стеклянную бутылку кока-колы с полосатой соломинкой.

– Паришься из-за Лео?

– Типа того, – говорю. – А ты разве нет?

– Не знаю. У него есть темная сторона.

– В смысле? – Я поднимаю на нее глаза.

– Иногда он не тот Лео, которого мы знаем. Иногда он свирепеет.

– Он на тебя сорвался? – В моем голосе звучат панические нотки, и Роуз их улавливает.

– Да нет, конечно же, нет. Со мной он совсем как ручной. Просто по нему это заметно. Его будто в ловушку загнали.

– Ну, не знаю, – вздыхаю я. – Мои родители ненавидят меня, ты ненавидишь своих родителей. Ненависть к членам семьи – это вроде как в порядке вещей. – Хотя, если так уж подумать, Лео выглядит не столько взбешенным, сколько грустным и напуганным. А как он сегодня себя вел! Как будто в присутствии Аарона от него требуется быть не Лео, а кем-то другим.

– Как дела дома? – произносит Роуз с набитым ртом.

– Не то что у вас тут.

– Это без них тут хорошо, – говорит она. – Знаешь, мне кажется, они планируют завести ребенка, а может, он уже ее обрюхатил. Каждый раз, когда я захожу в комнату, они тут же смолкают. И знаешь, пусть себе делают, что хотят, мне-то по большому счету наплевать, вот только малыша жалко. Как он будет расти с этими олигофренами? Надо ввести закон или что-то типа того, запрещающий людям плодиться, если специальный тест выявит у них неспособность нормально воспитывать ребенка.

– Чего-чего? – хохочу я.

– А что? – Роуз тоже заливается смехом.

– Какие мудреные обороты. В газете вычитала?

– Ты, значит, считаешь меня тупой? – Когда я пожимаю плечами, она запускает в меня корочкой хлеба, поблескивая глазами и не переставая смеяться. Вот она, настоящая Роуз: непринужденная, беззаботная, никого из себя не строит. Не то что та злобная, отчужденная, не от мира сего девушка, с которой мне приходилось иметь дело в последнее время.

– Роуз, можно спросить тебя кое о чем… довольно мерзком?

– Ха! Ну валяй. – У нее загораются глаза.

– Мой папа… он никогда… я хочу сказать, он когда-нибудь пытался…

Роуз кивает, терпеливо ожидая конца предложения.

– Как по-твоему, мой папа извращенец?

Она хихикает.

– О, определенно.

– Блин! Что он с тобой сделал?

– Нет-нет! Ред, я не думаю, что твой папа извращенец. Ничего такого он со мной не делал. Просто был приветлив и пару раз пытался заглянуть мне в вырез.

– О господи! – Я закрываю лицо руками.

– Да шучу я, глупая башка, – смеется она. – Твой папа такой же, как все папы на свете: вечно позорит тебя перед друзьями. Но человек он не плохой.

– Ты правда так считаешь? – Заметив, какой тревожный у меня вид, она обвивает руками мою шею.

– Прекрати нести всякую чепуху. У нас есть проблемы и поважнее, – говорит она. – Где будем смотреть фильм: внизу или наверху?

Взглянув на громадный экран на стене гостиной, я представляю себе укромную комнатку Роуз, ее большую двуспальную кровать.

– Решай сама.

– Тогда наверху. Там нам никто не помешает. – Сверкая улыбкой, она хватает нереальных размеров пачку чипсов и пару бутылочек колы.

– Ты сегодня не пьешь? – спрашиваю я.

– Я могу продержаться без выпивки двадцать четыре часа, – отвечает она. – Я же не твоя мама.

Ей удается сказать эти слова так, что мне становится смешно.

Перед тем как запустить фильм, Роуз гасит в комнате свет, включает гирлянду из лампочек в изголовье кровати и зажигает расставленные на полке ароматические чайные свечи. Свесив ногу на пол, я устраиваюсь на краешке кровати и подкладываю под шею подушку. Бабуля, пока была жива, рассказывала, что в былые деньки, когда секс и обнаженку показывать на экране было запрещено, в Голливуде существовало такое правило: если по сюжету фильма герой с героиней садятся на кровать, будь они даже супругами, один из них должен все время касаться ногой пола, чтоб зритель, не дай бог, не подумал, что они собираются перепихнуться. Однако же, как говорила бабуля, при должном упорстве заниматься сексом можно и с одной ногой на полу. Но сегодня я все-таки лучше последую примеру старого стыдливого Голливуда. Так я смогу держать себя в узде и не проболтаюсь невзначай о своих чувствах, которые в настоящий момент являются кипучей смесью из мучительной агонии и исступленного экстаза.

– Твой любимый. – Прокручивая списки фильмов на «Айтьюнс», Роуз останавливается на «Клубе “Завтрак”»[10].