Правда о России. Мемуары профессора Принстонского университета, в прошлом казачьего офицера. 1917—1959 - Григорий Порфирьевич Чеботарев

Я не знаю, что именно происходило между Красновым и Троцким, но, по всей видимости, генерал попытался воспользоваться завоеванным преимуществом и начать переговоры. Он ясно показал, что не собирается никому позволять командовать собой, особенно в присутствии подчиненных; в то же время он, должно быть, понял, что только компромисс позволит хоть кому-то из нас выйти из дворца живыми. Очевидно, именно тогда, 1/14 ноября в 19.00, он составил и подписал те показания по поводу бегства Керенского, которые теперь цитируются во всевозможных источниках. При внимательном чтении документ производит странное впечатление. Да, Краснов обвиняет Керенского в бегстве. При этом он нигде прямо не отрицает, что помог ему бежать, – отрицание только подразумевается.

Через некоторое время Троцкий и Муравьев вышли от Краснова и вместе со свитой, куда теперь входил и Книрша, уехали в Петроград. Было объявлено, что генерал и его начальник штаба полковник Попов последуют туда за ними на следующее утро для переговоров с остальными членами Совета народных комиссаров. Все остальные офицеры штаба Краснова, включая и меня, предложили сопровождать его. Краснов писал по этому поводу: «…но я попросил поехать со мной только сына друга моего детства, Гришу Чеботарева. Он знал, где находится моя жена, и должен был известить ее, если бы со мной что-нибудь случилось…»

Красные задерживают генерала Краснова в Смольном

Сопровождать нас троих в Петроград должен был красный лейтенант Тарасов-Родионов. Машина, выделенная по этому случаю, ожидала нас под аркой в одной из стен дворца – в проезде, соединяющем замкнутый внутренний двор с большой площадью перед зданием.

С самого утра во дворе собралась толпа матросов. Они составили винтовки в пирамиды и слушали, как один видный большевик, Рошаль, разглагольствовал перед ними с грузовика. Пехотинцы-запасники, только что подошедшие из Петрограда, лениво слонялись по площади.

Мы вышли из боковой двери под аркой. Какой-то пехотинец заметил нас и начал истошно вопить. Мы еще не успели сесть в автомобиль, а выезд из-под арки в сторону площади был уже забит толпой резервистов. Слышались гневные выкрики: «Мы топали всю дорогу от Петрограда… Ему машину… Ему тоже дадут сбежать, как Керенскому…» Послышались щелчки затворов.

В своих мемуарах Краснов отпускает несколько не слишком лестных замечаний о поведении в этот момент Тарасова-Родионова и его нервном состоянии. Насколько я помню, эта оценка не совсем справедлива. В подобных обстоятельствах кто угодно начал бы нервничать. Тем не менее юный красный лейтенант быстро увел Краснова обратно в здание и встал живым барьером между ним и угрожающими запасниками; пока генерал не оказался в безопасности, он не двинулся с места. После этого он позвал на помощь матросов – и те охотно подошли, повинуясь приказу прервавшего свои разглагольствования Рошаля.

Матросы-добровольцы от всей души презирали деморализованные запасные пехотные части. И это понятно: под Пулковом они бежали, а теперь, когда сражения закончились, вернулись и снова принялись шуметь и митинговать. Так что матросы примкнули штыки, протиснулись мимо автомобиля и быстро расчистили площадь перед дворцом. После этого мы вернулись в машину и быстро уехали. Нам вслед просвистело всего несколько пуль, и те мимо.

Дорога на Петроград шла через Пулково по той самой дороге, вдоль которой красные три дня назад занимали линию обороны против нас. Мы с интересом рассматривали следы боя – воронки от наших снарядов и трупы казачьих лошадей, убитых нашими же выстрелами.

До Петрограда доехали без происшествий. Полковник Попов затеял политический диспут с нашим красным сопровождающим, Тарасовым-Родионовым; мне лично он как человек показался вполне симпатичным. В ходе разговора выяснилось, что не только он сам, но и двое его братьев с ранней юности исповедовали радикальные идеи. Несмотря на это, он был принят лейтенантом в один из пехотных гвардейских полков, – и это еще одна иллюстрация того, как сильно изменился привычный порядок вещей в результате страшных боевых потерь армии за три года войны.

В Петрограде мы направились в штаб красных, который расположился в больших зданиях Смольного института – прежде школы-пансионата для девушек благородного происхождения. Мы все были в форме, с шашками поверх длинных кавалерийских шинелей. Тарасов-Родионов попросил нас не надевать кобуры с пистолетами, но я все же взял с собой маленький автоматический пистолет. Он удобно лежал в кармане штанов и был почти не заметен. Никого из нас не обыскивали, и вообще, до этого момента с нами обращались скорее как с делегатами какого-нибудь съезда, чем с пленниками.

В Смольном, однако, меня отделили от генерала Краснова и полковника Попова и сказали, что придется подождать, пока меня вызовут. После этого меня отвели в большую комнату, полную офицеров и штатских, арестованных большевиками. Кто-то узнал меня и, увидев на мне шашку, ошибочно решил, что Краснов, наверное, взял Петроград и что я пришел освободить их. Возникла радостная суматоха, но я объяснил ситуацию, и она вновь сменилась глубоким унынием.

Я провел в этой комнате не меньше часа. Все это время я не снимал шинели, чтобы не пришлось расстегивать и снимать портупею с шашкой. В конце концов прибежал кто-то из красных и передал, что генерал Краснов хочет меня видеть. Вслед за посланцем я миновал несколько длинных коридоров, где толпились всевозможные типы пролетарской внешности с оружием и без оружия, и попал в маленькую, буквально заполненную дымом комнатку, где за столом сидели генерал и его начальник штаба. Они сняли шинели и обсуждали что-то с несколькими красными – в большинстве своем штатскими. Я встал перед генералом по стойке «смирно» и отдал честь так четко, как только сумел.

Краснов заговорил медленно, взвешивая каждое слово:

– Меня попросили отправить вас обратно в Гатчину передать войскам, что я остаюсь здесь для продолжения переговоров. Вы, конечно, понимаете, что именно должны там сказать.

Я действительно понял – генерал арестован, – но, естественно, хранил молчание. Позже я узнал, какие аргументы выдвигали красные. Они сразу заявили, что ничто из того, что говорил или на что соглашался Дыбенко, теперь не имеет силы, так как мы, позволив Керенскому бежать, не выполнили своей части соглашения.

Краснов продолжал говорить:

– Я составил короткое письменное сообщение, которое вы сможете взять с собой, но сначала оно должно быть одобрено Советом народных комиссаров, где сейчас находится. Там вы его и получите.

После короткой паузы генерал добавил:

– И если сможете, отвезите Лидию Федоровну[45] обратно на квартиру.

После этого я вместе с каким-то красным офицером вышел из комнаты. Меня попросили подождать записку Краснова перед дверью, где заседал Совет