Стазис - Вадим Картушов

Ингвар вновь прочитал написанное на листе. Встал, нервно походил по комнате. Проверил коридор за дверью – без особого смысла, чтобы привести нервы в порядок. Дометиан ждал и смотрел вопросительно. Молчание затянулось. В какой-то момент Дометиан кивнул, поклонился и пошел к двери. Ингвар остановил его, взяв за плечо.

– Даже не буду вновь спрашивать, возможно ли это и правда ли оно вообще. Но зачем это нужно мне? В широком смысле зачем мне это нужно? Даже если я поставлю на штык все другие кланы, возьму Стазис под контроль и стану править здесь всем… зачем? – спросил Ингвар отстраненно, словно задавал вопрос в пустоту.

Дометиан вздохнул.

– И что будет, если у нас не выйдет ничего? Это же конец мне, конец клану, конец всему. Конец, – сказал Ингвар жалобно.

Он сел в кресло и ссутулился. Задумался, словно забыл про собеседника. Нервно потер лоб. Лицо стало напряженным и детским одновременно. Впервые Дометиан увидел этого человека в его истинной форме – без рисовки и образа, без исходящих волн уверенности в себе. «Ты уже не такой господин, Безголосый», – подумал Дометиан.

– Знаю твои дела и любовь, и служение, и веру, и терпение твое, и то, что последние дела твои больше первых, – сказал Дометиан.

Ингвар выслушал его с жадным вниманием. Но в глазах все равно плескался страх.

– Мне нужно подумать. Это… слишком резко. Я никогда не хотел на самом деле. В смысле вот таким уровнем и масштабом… Я имею в виду, черт, я не могу сформулировать, что имею в виду. В смысле, может быть, надо какие-то промежуточные варианты обсудить? То есть я… – сказал Ингвар.

Он едва не обхватил себя за плечи руками, словно стало холодно. Затем глубоко вздохнул, потряс головой и постарался принять спокойный вид.

– Блажен и свят имеющий участие в воскресении первом, над ними смерть вторая не имеет власти, – строго сказал Дометиан.

После этого он вырвал очередную страницу и написал на ней короткую фразу. Ингвар с деланым безразличием взял ее и медленно развернул. Руки слегка дрожали. Дометиан деликатно сделал вид, что не заметил этого.

Ингвар несколько раз перечитал написанное. Глаза бегали бешено, словно он пытался впитать ответ в себя. Понять, насколько он резонирует с тем, что творится внутри головы. Дометиан знал это чувство. Оно чертовски неприятное. Сложно принимать важное решение, прислушиваясь к себе, это всегда очень страшно.

– Перезапустить историю, – прочитал Ингвар и закрыл глаза.

Дометиан встал и обнял его, одну руку положив на плечо, а другой хлопая по спине. Как отец обнимает ребенка. Но не малыша, а подростка. Деликатно, по-мужски, чтобы приободрить, но не задеть гордость. Ингвар не сбросил его руку.

– Перезапустить историю, – сказал он завороженно.

«Всего два слова, но в цель я попал, – подумал Дометиан. – Ингвар принял решение, и ему больше не страшно. Хороший человек, правда. И бойцы его любят, и офицеры, и везде уважают. И не злой. Славный мальчик.

Даже жалко будет от него избавляться».

Они ехали на стареньком «Урале» под брезентовым тентом. Трясло немилосердно. Горбач глотал пыль, а на поворотах бился головой и спиной о борт грузовика.

Его связали и бросили на дно кузова, но все-таки положили поврежденной рукой вверх. После удара прикладом болела грудная клетка. Он вдыхал с хрипом, и при каждом вдохе боль разносилась по ребрам.

Горбач извернулся, чтобы понять, где Лиза. Она лежала у другого борта. Ее не связали – видимо, не посчитали опасной. Но Лиза была без сознания, а на верхней части лба синерозовела гематома. Значит, ее оглушили ударом по голове.

«Вот же выблядки, – подумал Горбач. – Вот же…»

– Проснулся, Саша? – спросил расписанный шрамами офицер в распахнутом клановом плаще. – Поспал ты маленько, теперь и поговорить можно.

«Значит, не показалось, – подумал Горбач. – Эта мразь жива, и я снова у нее в руках. И теперь никто уже не спасет».

– Колымцев, – сказал Горбач.

– Так точно, – сказал Колымцев и козырнул к пустой голове.

Он выпучил глаза и выпрямил спину, словно тянулся на плацу перед командиром. Потом расхохотался собственной шутке. Ткнул сидящего рядом кланового бойца в жилете – мол, смейся. Тот усмехнулся, но больше веселья никак не проявил. Горбач не знал этого парня, хотя под тентом было темно, и лицо он рассмотрел плохо. Наверное, из другого сектора или резервный.

– И что теперь? – спросил Горбач.

– Теперь все будет очень хорошо. Я тебя сдам князю, получу новое звание и кое-какие там деньги. Эмиссара, дружка твоего, казнят. Все знают, что это он разрушил город, наслал эмиссаров и Распутников. Коршун нарисовал маршруты, где должен дружок твой пройти. Засады отрядили. Вот мы и здесь.

– Не было там никаких Распутников. А про эмиссаров он предупреждал.

– Да плевать мне, были, не были, – сказал Колымцев. – Официальная версия такова. Князю нужен виноватый. Не Коршуна же ему казнить перед лицом народа, правильно?

– А что с ним?

– С упырем твоим? Все хорошо, отмудохали от души душевно. В другой машине едет, под конвоем. Он опасный, так я его в другую машину посадил, от греха подальше.

– А я?

– Что ты? – удивился Колымцев.

– Я не опасный?

– Ну какой же ты опасный, Саша, – расстроился Колымцев. – Ты же верный мой боец, клану защитник и князю лояльный гражданин. Разве не так? Мы тебя довезем до обозов, награду дадим. Будешь мой помощник, правая рука!

Он посмотрел на руку Горбача в повязке и с шиной, слегка ткнул ее сапогом. Горбач скривился от боли, но волевым усилием подавил стон.

– Правая рука, ох, – засмеялся Колымцев. Он прямо закис со смеху, даже пополам сложился. Смеялся около минуты, но Горбачу показалось, что вечность. Колымцев стучал по плечу своего бойца, чтобы тот смеялся вместе с ним. Потом устал, вытер слезы и вздохнул с удовлетворением. – Посмеялись, и будет. Как рука-то, Саша? Поменьше болит уже?

Горбач не отвечал. Несколько секунд ехали молча, только мотор тарахтел, брезент дрожал от ветра. Грузовик шумно подскакивал на стыках дороги и дребезжал бортом. Горбач отвернулся и видел только кусок неба в просвете брезента и Лизу, которая лежала без сознания.

– Отвечай, когда с тобой разговаривает сквад-капитан, – сказал Колымцев, резко перестав улыбаться. – Пока у тебя, напоминаю, есть еще одна рука и другие всякие конечности. Я, кажется, уже показывал тебе, как я умею обращаться с конечностями. Ты не верил, а зря.

– Поменьше болит уже, – сказал Горбач.

– Ну и хорошо. Плохо же, когда рука болит, – сказал Колымцев. – Она тебя отвлекать будет.

– От чего?

– Как от чего? – удивился Колымцев. – От виселицы. Мы как до стоянки обозной доедем, так тебя сразу и повесим. Ну, может, не сразу, а наутро. Я попрошусь в команду экзекуторов, не могу же я своего парня без заботы оставить. Какой я иначе буду капитан? Не бойся, сделаем все по-мужски, по-взрослому. Петля не туго, никакого мыла и масла. Ты же хотел по-мужски? Помнишь, на плацу? Хотел, чтобы тебя перестали девочкой называть? Помнишь?