Цвет твоей крови - Александр Бушков

Нельзя сказать, чтобы движение по Большому Тракту отличалось особенной интенсивностью. Через какое-то время я кое-что прикинул: метров на двести каменной дороги приходилось две-три повозки и еще меньше всадников, так обстояло и с попутными, и со встречными, а кареты попадались и вовсе редко. Я не стал эти наблюдения развивать – и это бесполезно…

Довольно долго слева от меня ехала повозка, запряженная парой и груженная горой тщательно перевязанных веревками небольших пузатых бочонков, ядрено распространявших далеко вокруг запах ничуть не протухшей соленой рыбы. Надо полагать, выловленной в реках – от моря королевство ведь отрезано. Аромат был такой, что брюхо подвело – с обеда прошло изрядно времени. Хорошо, потом в нашем ряду образовался длинный просвет, ехавшие впереди припустили коротким галопом, и мы устремились вслед, оставив повозку далеко позади вместе с ее волной аппетитного запаха.

Как и те, кто ехал впереди, мы двигались методом, знакомым мне по долгим поездкам верхом на приличные расстояния: какой-то участок преодолевается на коротком галопе, потом переводишь коня на размеренную рысь, а там все повторяется. Время от времени по обе стороны дороги появлялись высокие, немногим уступавшие макушке всадника плоские каменные столбы с какими-то глубоко высеченными знаками – явно здешние верстовые столбы. Я особенного внимания им не уделял и не пытался прикинуть, как отмеченные ими расстояния соотносятся с нашими километрами, – к чему?

А в общем, ехать было так же скучно, как по лесам и равнине – там, по крайней мере, иногда попадалась какая-то живность, а однажды объявился вопленик. Окружающий пейзаж изменился – потянулись обитаемые, обжитые места. Почти вплотную к дороге подступали возделанные поля, засеянные то высокими зелеными стеблями с продолговатым колосом наверху, то смахивавшими на кукурузу толстыми желтыми стеблями, сверху донизу прокрытыми широкими листьями, то какой-то высокой ботвой. Я не пытался рассматривать их пристально – здешняя агрономия была мне до лампочки. Точно так же отнесся к деревням, расположенным так далеко, что удавалось рассмотреть лишь высокие остроконечные крыши, непонятно чем крытые. Не стоило просить у Грайта подзорную трубу: во-первых, это мне неинтересно, а во-вторых, у попутчиков вызвал бы удивление человек, пялившийся в «зрительную трубу» на такой пустяк, как деревни. Для молодого провинциального дворянина деревни были даже гораздо более привычным зрелищем, чем для городского…

Однажды справа показался несомненный дворянский замок, явно резиденция местного помещика. До него тоже было слишком далеко, чтобы разглядеть его толком, – разве что осталось впечатление, что он похож на роскошный особняк, а не на укрепленную фортецию средневекового феодала, к которому в любой момент могут нагрянуть с визитом вежливости крепко вооруженные соседи – возможно, в отместку за его недавний визит к ним…

Слева стукнули подковы, сбившиеся с обычного дорожного аллюра, к которому я начал уже привыкать. Это Алатиэль, бесцеремонно проскочив под носом у пары гнедых лошадок, тащивших повозку с полотняной выцветшей крышей, поравнялась со мной. Судя по тому, как возница с уныло-равнодушным лицом натянул вожжи и дал ей проехать, для дворян такие вольности были в порядке вещей.

Она, подхватив висевшую на запястье плетку с резной деревянной рукоятью, прижала пальцами к рукояти плетеный ремешок и показала плеткой направо:

– Смотри, сейчас будет старинная достопримечательность…

В самом деле, метрах в ста от дороги возвышалось громадное здание из серого кирпича с черной крышей, крытой вроде бы прямоугольной черепицей. Гладкие стены, никаких кирпичных украшений, четыре ряда узких высоких окон с большими промежутками меж ними… Я впервые наблюдал здешнюю архитектуру вблизи, но все равно мне показалось, что у домища какой-то мрачный, угрюмый вид. Если здесь есть тюрьмы, именно так должна выглядеть местная тюрьма или иной казенный дом какого-то строгого назначения.

– И что здесь достопримечательного? – без особого интереса, исключительно ради коротания дорожной скуки спросил я.

– О, это историческое место! – воскликнула Алатиэль. – Лет пятьсот назад правил король Богулар Третий. Старый, противный и злющий. Так всех тиранил… Двух жен свел в могилу, а потом женился на молодой красавице Амиаль Торранской. У нее был возлюбленный, молодой дворянин, отнюдь не бедный, но род Торранских обрадовался возможности породниться с королем – большие были спесивцы и гордецы. – Она грустно покривила губы. – В те времена согласия девушек не спрашивали, как решили родители – так и быть… Рыцарь Дивейн был принят при дворе, и вскоре королю донесли наушники-соглядатаи, что по ночам Дивейн украдкой посещает опочивальню королевы. Король страшно разозлился, и больше всего его злило, что там не привычный дворцовый разврат, а большая любовь… Он казнил трех верных служанок Амиаль, помогавших свиданиям. Дивейна тронуть не осмелился – его род был сильным и могущественным. Наверняка он по своей привычке подослал бы к нему убийц или отравителей, но получилось иначе… Это – монастерий богини Нейри, единственной из Семи Священных, у кого есть монастерии. Вот король туда и заточил Амиаль навечно. Никто не знал точно, в какой, – монастериев в королевстве было около полусотни. Дивейн переоделся бродячим певцом, стал обходить один монастерий за другим и всюду пел любимую песню Амиаль, «Балладу о цветущем огнецветнике». Он сочинил до того много песен и баллад, их распевали все, и низшие тоже. И вот в дважды шестом по счету монастерии из окна отозвалась Амиаль, пропела следующий куплет баллады. Дивейн подкупил привратницу, и влюбленные стали через нее обмениваться посланиями. Они уговорились, что ночью Амиаль спустится по веревочной лестнице. Дивейн будет ее ждать с лошадьми, они постараются добраться до побережья и уплыть в Заморье. – Алатиэль погрустнела. – Только они не знали всего коварства короля… Привратница с самого начала ему служила и сначала относила каждое послание королевским соглядатаям, обосновавшимся поблизости под видом конюхов монастерия. В ночь побега они закололи Дивейна отравленными кинжалами. И оставили лежать под стеной. – Она с мечтательным выражением очаровательного личика продекламировала нараспев: – И когда настал рассвет, лучи восходящего солнца озарили тело отважного рыцаря, его мужественное лицо, даже в смерти гордое и непреклонное… Амиаль приняла яд и умерла, шепча проклятья королю и призывая на него отмщение богини любви Нолиаль…

– Это легенда? – поинтересовался я без особого интереса.

У нас тоже имелись подобные истории – Тристан и Изольда, Ромео и Джульетта, Лейли и Меджнун. Да и в реальной истории порой случалось что-то, по красочности и романтичности мало уступавшее иным легендам…

– Вовсе нет! – возразила Алатиэль. – Это чистая правда… ну, может быть, потом немного и приукрашенная сочинителями. Есть исторические хроники, романы, баллады, трагедии для театра, одну до сих пор ставят…

– А что там случилось со злодеем-королем? – спросил я уже не без интереса. – Сдается мне, проклятие богини любви на него так и не обрушилось…

– Так и вышло, – грустно сказала Алатиэль. – Он прожил еще долго и в преклонных годах умер в своей постели оттого, что срок подошел. Старый мерзавец, убила бы своими руками… Дивейн и Амиаль так любили друг друга…