Былого ищу следы… - Евграф Васильевич Кончин

он твердо сказал матери (отца уже не было в живых - он умер в 1927 г.): «Хочу, как папа». И Михаил Андреевич Ильин стал видным советским историком искусства, доктором искусствоведения, профессором Московского университета, своеобразным исследователем, прекрасным знатоком старой архитектуры Москвы и Подмосковья. Он написал ряд книг, которые для меня являются повседневными справочниками и помогают в работе.

Вот они, книги Ильина, и сейчас передо мною на книжной полке. Беру одну из них - «Подмосковье», изданную в 1965 г. На ней посвящение автора: «Памяти моего отца Андрея Николаевича Ильина - одного из зачинателей изучения Подмосковья». Каюсь, раньше как-то не обращал внимания на эти слова. Хотя этот небольшой томик не раз странствовал со мной то в Звенигород, то в Верею, то в Волоколамск… И со многими закладками месяцами лежал на моем письменном столе.

Рядом с «Подмосковьем» стоит на полке еще одна его книга - «Исследования и очерки», выпущенная издательством «Советский художник» в 1976 г. В нее включены избранные работы о древнерусском и декоративно-прикладном искусстве, народных промыслах, современном градостроительстве и архитектурном наследии XVI - XX вв. Имеется и небольшое автобиографическое послесловие. Вспоминает Михаил Андреевич и об отце, который «по роду своей службы задался целью увидеть своими собственными глазами весь «свой» уезд - в данном случае Бронницкий, входивший в состав тогдашней Московской губернии. Территория уезда оказалась богатейшим образом насыщена порой первоклассными памятниками архитектуры, как древними - XVI - XVII веков, так и «новыми» - XVIII - начала XIX столетия. По возможности, все это фиксировалось фотографиями, пометками в записных книжках, изложением занятных, бытовых «историй». Когда я подрос, то меня отец стал брать с собой. Я помогал таскать громадную тогда фотоаппаратуру со стеклянными пластинками 13x18, которые составляли порядочный груз.

Так стал я невольным участником «экспедиций» моего отца, интерес к которым все рос и рос, так как к фотосъемке прибавлялись бесконечные интереснейшие рассказы, новеллы, целые исторические повести о тех или иных местах, людях, некогда здесь живших, о зданиях, поразивших своей простотой, оригинальностью, своеобразием замысла. Все это закладывало основу любви к русским древностям.

Мальчишкой же я сделался в какой-то мере участником издания книги отца, посвященной усадьбе Виноградове, «что на Долгом пруду» на Дмитровском шоссе (книга, о которой Ильин с гордостью сообщал Саитову. - Е. К…). Мое участие вылилось в печатание фотоотпечатков. Отец стал подготавливать новые издания, но начавшаяся в 1914»году мировая война навсегда прервала эту работу, которую он так любил и которой отдавал весь свой досуг…»

С Михаилом Андреевичем я был знаком лишь по телефону, как это ныне часто бывает. Время от времени звонил ему по редакционным делам: то статью заказывал для газеты, то проверял какие-то факты и цифры, то консультировался по тем или иным вопросам искусства. В частности, по работам Андрея Рублева в Успенском соборе, «что на Городке» близ Звенигорода. Меня тогда увлекли, поразили новизной, остроумной аргументацией совершенно неожиданные и, я бы сказал, «крамольные» его предположения, связанные с трудами великого древнерусского художника. Даже как-то я написал об этом. Но, естественно, не думал, что вновь, и по такому необычному поводу, сойдутся наши интересы… Достал было записную книжку, чтоб найти телефон Михаила Андреевича, да вспомнил, что недавно встретил в одном из журналов его некролог…

Отыскал журнал - «Декоративное искусство», номер 11 за 1981 г. Прочитал, что Ильин «в искусстве и в науке об искусстве ценил смелость и независимость решений. Его собственные мнения всегда отличались новизной, оригинальностью, нередко дискуссионностью. Он любил спорить и не боялся оказываться в споре неправым. Доведенные порою до предельной степени полемической остроты, его высказывания и гипотезы никого не оставляли равнодушными, будоражили мысль, заставляли более углубленно разбираться в творческих и научных проблемах».

Все верно! Именно за смелость и страстность любили его, особенно студенты. Нередко доставалось от коллег-искусствоведов, не принимавших, а подчас не желавших понимать новизну его гипотез, блистательность фантазии, без которых, уверен, не может существовать наука об искусстве.

Сейчас ругаю себя, почему ограничивался телефонными разговорами, почему не познакомился ближе с этим своеобразным человеком? Ведь столько конкретных поводов было для личных встреч! Можно, конечно, ссылаться на текучку, на суматошную газетную жизнь, суету сует. Это будет верно и понятно. Но в душе-то остаются сожаления и досада на самого себя - прошел, а точнее пробежал, мимо удивительной личности, и вернуться уж невозможно. Быть может, уж тогда «из первоисточника» узнал бы и о портрете Дашковой, и, конечно, об Андрее Николаевиче Ильине, одном из первых московских краеведов.

Его вдове Любови Дмитриевне жилось временами тяжко. В один из таких моментов она и решила продать картину. Попросила о содействии Льва Владимировича Гарнунга. Тот сообщил Шервинскому о возможности приобрести отличное произведение Левицкого, и вскоре полотно перешло в его коллекцию.

- Портрет достался мне в хорошем состоянии, - отмечает Сергей Васильевич. - Несомненно, предыдущий его владелец реставрировал полотно, бережно его хранил. До сего времени оно не нуждается в поновлении.

Наконец-то можно ставить завершающую точку в очерке. Если б не очередное «но»… Дело в том, что стало известно еще об одном портрете Дашковой, и тоже написанном Левицким. Находится он в… Англии! Притом - это очень важно! - в отличие от «московского» портрета подписан автором и даже имеет дату: 1784 г. Вероятнее всего, обнаружен оригинал произведения, с которого Левицкий тогда же сделал авторское повторение. То самое, что и находится ныне у Шервинского.

Картина отыскалась следующим образом. В 1935 г. в Лондоне состоялась выставка произведений русского искусства. Был издан ее каталог с репродукциями экспонировавшихся произведений, в том числе и портрета Дашковой. Уж не знаю, как и когда каталог попал в Москву, но пока является единственным свидетельством того, что «английский» и «московский» портреты Дашковой почти одинаковы. Только первый снизу и сверху несколько укорочен. «Московский» экземпляр имеет форму правильного овала, тогда как «английский» - прямоугольника с закругленными углами. Такой формы холст больше не встречается среди работ Левицкого. Конечно, делать какие-либо основательные выводы о живописи «английской» картины, ее фактуре, светотеневых особенностях, характере подписи крайне затруднительно по старой каталожной фотографии. Живого же оригинала никто из советских искусствоведов, похоже, не видел.

В подписи под портретом указано, что он принадлежит (это в 1935 г.) Е. М. Уокер из Оксфорда. Но раньше им владела семья Уильмот. Говорилось также, что представительнице этой фамилии Мэри Уильмот портрет подарила сама Дашкова.

Из литературы, прежде всего из «Записок» Дашковой, узнаю, что действительно она в последнее десятилетие своей жизни была хорошо знакома с