Законный брак - Элизабет Гилберт

Итак, у моей бабушки было семеро детей, а у мамы – только двое. Огромная разница в пределах всего одного поколения! У мамы также были пылесос и водопровод, поэтому жилось ей всё-таки немного легче. В ее жизни был малюсенький кусочек времени, позволявший ей подумать о другом, – а к 1970-м стало ясно, что призадуматься есть о чем. Хочу сразу сказать – мама никогда не считала себя феминисткой. Но она не могла оставаться равнодушной к призывам новой феминистской революции. Смышленая средняя дочь из большой семьи, мама всегда умела слушать – и поверьте, слушала очень внимательно всё, что тогда говорили о женском равноправии. Многое из услышанного казалось ей справедливым. Те мысли, которые она давно уже обдумывала про себя, впервые кто-то высказал вслух.

В первую очередь ее заботили проблемы женского здоровья и сексуальности и связанные с ними лицемерные предрассудки. Мама выросла на ферме в Миннесоте и год за годом была свидетельницей малоприятной драмы, которая разыгрывалась буквально в каждой семье. Молоденькие девушки, забеременев, были «вынуждены» выйти замуж. Вообще-то именно так заключалось большинство браков. Но каждый раз, когда это происходило – каждый раз без исключения, – разражался ужасный скандал, который оборачивался позором для семьи девушки и публичным унижением для нее самой. И общество всякий раз вело себя так, будто это шокирующее событие происходило впервые, – а ведь оно происходило по крайней мере пять раз в год, причем в семьях самого разного общественного положения.

А вот молодого человека – собственно виновника происшествия – почему-то позор не касался. Его вообще обычно считали непричастным к делу, а иногда и жертвой соблазнения или провокации. Если он соглашался жениться на девушке, считалось, что ей повезло. Такой поступок воспринимали почти как акт милосердия. Если же он отказывался, девушку отсылали подальше на период беременности, а парень доучивался в школе или работал на ферме, как будто ничего не случилось. В общественном сознании он словно и не присутствовал при том злополучном половом акте. Его роль в зачатии была абсурдно непорочной – ну прямо как в Библии.

Наблюдая за этой картиной в период взросления, мама уже в юности пришла к довольно проницательному выводу: общество, в котором женская сексуальная мораль имеет огромное значение, а мужская сексуальная мораль не имеет значения вообще, – извращенное и неэтичное общество. Раньше она никогда не озвучивала свои чувства, однако, когда в 1970-е женщины заговорили об этом вслух, она наконец-то услышала то, о чем часто думала. Из всех аспектов феминистского движения – равноправие при приеме на работу, право на образование, равные законные права, уравнение обязанностей мужей и жен – ближе всего моей матери была одна проблема: сексуальное равноправие в обществе.

Воодушевленная своими убеждениями, она устроилась на работу в Центр планирования семьи в Торрингтоне, штат Коннектикут. Это случилось еще тогда, когда мы с сестренкой были совсем маленькие. Ее взяли благодаря медсестринскому опыту, однако неотъемлемой частью команды она стала благодаря врожденному таланту организатора. Вскоре весь офис был под маминым началом, и Центр планирования семьи, который начинался как одна комната в частном доме, превратился в полноценную клинику. Это было революционное время. Тогда даже разговоры о контрацепции считались чем-то безбожным – а уж об абортах и вовсе молчу. В год моего рождения презервативы в Коннектикуте по-прежнему были вне закона, а местный епископ в выступлении перед законодательным собранием штата заявлял, что, если запрет на контрацептивы отменят, не далее как через двадцать пять лет от штата останутся «лишь дымящиеся руины».

Мама любила свою работу. Она стояла на передовой революции в здравоохранении и нарушала все правила, открыто рассуждая о человеческой сексуальности, добивалась открытия центров планирования семьи во всех штатах по всей стране, внушая молодым женщинам, что они сами должны решать, как им поступить с собственным телом, и разрушая мифы и слухи о беременности и венерических заболеваниях. Она сражалась с ханжескими законами, но главное – предлагала усталым матерям (да и отцам) выбор, которого у них никогда раньше не было. Своим трудом она как будто компенсировала мучения всех своих двоюродных сестер, теток, подруг и соседок, которые страдали из-за того, что выбора у них не было. Мама всю жизнь была трудягой, эта работа – эта карьера – стала выражением самой ее сущности, и она дорожила каждой секундой трудового дня.

А потом, в 1976-м, уволилась.

Она приняла решение в ту неделю, когда ей предстояла поездка на важную конференцию в Хартфорде, а мы с сестрой заболели корью. Мне было семь, моей сестре – десять, и, разумеется, в школу мы ходить не могли. Мама попросила отца взять два выходных на работе и посидеть с нами, чтобы она могла поехать на конференцию. Но он отказался.

Только не подумайте, что я обвиняю отца. Я люблю его всем сердцем и должна сказать в его защиту: он не раз сожалел о том, что тогда сделал. Но так уж вышло, что мама вышла замуж в пятидесятых, а значит, и папа был мужем образца 1950-х. Жена, которая работала бы вне дома? Он на это не подписывался и знать не знал, что так будет. Не просил он и феминисток вмешиваться в свою жизнь, да и вопросы женского сексуального здоровья не слишком его занимали. Вообще говоря, он был не в восторге от того, что мама работала. То, что она считала карьерой, для него было лишь увлечением. И он не возражал против увлечения до тех пор, пока оно не мешало ему жить. Пусть работает, думал он, покуда забота о доме по-прежнему остается ее обязанностью. А в нашем доме забот хватало: ведь у нас была не просто семья, а маленькая ферма. Но каким-то чудом, до инцидента с корью, моей маме удавалось всё успевать. Работая полный день, она ухаживала за садом, убиралась, готовила, растила нас, доила коз, да еще и умудрялась освободиться к половине шестого, когда папа приходил домой, чтобы быть полностью в его распоряжении. Но когда мы заболели корью и отец не захотел пожертвовать двумя днями своей жизни, чтобы помочь маме с детьми, она решила: с неё хватит.

В ту неделю мама сделала выбор. Она уволилась и решила остаться дома со мной и сестрой. Нет, она, конечно, и потом работала (у нее всегда была работа на неполный день, сколько себя помню), но что до ее карьеры – с ней было покончено. Как она объяснила мне потом, ей тогда казалось, что она может выбрать только что-то одно – или семью, или призвание, но как совместить и то, и другое без поддержки и одобрения мужа, она не знала. Потому и ушла.

Стоит ли говорить, что на брак моих родителей это решение повлияло нелучшим образом. Будь на мамином месте другая женщина, дело вообще могло бы кончиться разводом. В 1976 году развод по похожим причинам не был редкостью в мамином кругу. Но моя мать не из тех, кто принимает поспешные решения. Внимательно, спокойно изучив жизнь работающих матерей, решившихся развестись с мужьями, она попыталась понять, что они выиграли. И по правде говоря, не увидела заметных улучшений. Когда эти женщины были замужем, их мучили усталость и противоречия, которые, однако, после развода никуда не делись. Казалось, на смену их старым проблемам просто пришли новые – включая новых бойфрендов и мужей, которые, возможно, были ничем не лучше старых. Кроме того, моя мать была и остается человеком консервативным. Она верила в святость брака и продолжала любить отца – несмотря на то, что он глубоко разочаровал ее и она на него очень злилась.