Между двумя мирами - Олеся Шеллина

— Мы сегодня же созовем совет и решим насчет твоего предложения, государь, — Кранько уже решил для себя, что, что бы ни решил совет, лично он останется, и черт с ним с драгунским. Все равно их всего двадцать три, на полк явно не хватит. А там, очень может быть, что очень скоро крымчаки узнают, что значит казак Сечи, не захваченный спящим в своей постели.

* * *

Я отпустил Кранько и задумчиво смотрел ему вслед, даже после того, как дверь за ним закрылась. Казачок показался мне непростым. Умный, хваткий, уловил мою мысль с подлета. А самое главное, я вовсе не выбирал слов и не пытался ничего ему разжевывать. Интересно, кто он, точнее, кем он был до того, как попал в Сечь? Туда, говорят, разными путями приходили, но одно было незыблемо: кого попало в Сечь не принимали. Так что непрост, ой как непрост этот казак.

— Государь, теперь, когда ты удовлетворил свое любопытство, общаясь с этим… запорожцем, — ого, не знал, что Румянцев может быть в каких-то моментах таким снобом. Я удивленно вскинул брови, посмотрев на Александра Ивановича более внимательно. Он же тем временем, словно не замечал моего недовольства, вошел в кабинет, продолжая говорить. — Может быть, сейчас мы обсудим дальнейшую судьбу ее высочества принцессы Филиппы?

— А что тут обсуждать? Ты, Александр Иванович, увезешь ее обратно, а когда придет срок, доставишь ко мне со всеми надлежащими церемониями…

— Когда мы так спешно уезжали из Парижа, герцогиня Елизавета шепнула мне, что вдовствующая герцогиня Орлеанская не в восторге от предстоящего брака ее высочества принцессы Филиппы с тобой, государь. К счастью, герцог Орлеанский и король Людовик решили вопрос в твою пользу, но это было до того момента, пока Карл-Филипп не сообщил ей в письме, что готовится принять корону Неаполя, а затем и Сицилии. Кроме того, что Луис пока бездетен, и, после своего брата Фердинанда является третьим в очереди на корону Испании. И что он все выяснил с братом Луисом, и теперь, поняв, что Филлиппу оговорили, просит рассмотреть вопрос о том, чтобы вернуть все на свои места: то есть Филиппу в Испанию в качестве его невесты.

— Я не понял, — я удивленно посмотрел на Румянцева. — Карл-Филипп? Почему я думал, что его зовут просто Филипп?

— Потому что, государь, у Филиппа, его отца, было уже три сына, с именем Филипп, умерших в младенчестве. Чтобы исключить действие злого рока, инфанта назвали Карл, и вторым именем крестили Филипп. Но домашние называют его частенько просто Филипп. Особенно на это повлияла помолвка с ее высочеством принцессой Филиппой. Сочетание их имен посчитали забавным.

— Очень забавно, — процедил я, в последний момент замечая, что сминаю лист бумаги, лежащий на столе. — Я просто в восторге от этой шутки. Вот только, Филипп, или Карл, или как там зовут этого неудачника, уже разорвал помолвку. Или я что-то не так понял? — Филиппок что, совсем охренел? Он что, не знает, что его бывшая невеста помолвлена с другим?

— Полагаю, когда в дело вступают чувства, разум отходит на второй план, — Румянцев вздохнул, а я кивнул на кресло, разрешая присаживаться. — К тому же инфант несколько моложе своей бывшей невесты, и ему было всего четырнадцать лет, когда помолвка, благодаря его матери была расторгнута. Все эти сплетни про ее высочество и его старшего брата Луиса… Молодому человеку так легко задурить голову, — это он на что намекает? На меня и Катерину? Или на меня и Лизку?

— На что, Александр Иванович, ты так старательно мне намекаешь? — резко спросил я Румянцева.

— Я не намекаю, я прямо говорю тебе, государь, что ее высочеству нельзя возвращаться в Париж, если, конечно, ты не передумал, и не собираешься забрать ее приданое в качестве отступных, и позволить Карлу-Филиппу возобновить свои ухаживания. А вот то, что вдовствующая герцогиня Орлеанская всерьез принялась за дело возобновления этой помолвки и для этого вернулась в Париж, вот в этом я абсолютно уверен. И именно это известие от моего доверенного лица в свите герцогини стало решающим в моем решении принять безумное приглашение ее высочества на этот вояж. Кстати, а ее высочество поставила тебя, государь Петр Алексеевич, в известность, что мы с ней и ее наставником в православии отправились по святым местам?

— На богомолье, что ли? — я не удержался и прыснул в кулак. Хорошо богомолье, нечего сказать.

— И именно поэтому мы подвергли себя ненужному риску при дворе Станислава Лещинского. Он ведь уже отписал королеве Марии, что ее высочество посетила его земли и теперь направляется, предположительно, в сторону Греции, — ничего себе они круг дали. Но я все-таки не могу понять, куда он клонит. Я не могу оставить Филиппу подле себя, это совершенно невозможно. И что я могу сделать? На самом деле ее в Грецию отправить?

— Что ты предлагаешь, Александр Иванович? — я вскочил из кресла и подошел к окну. — Не думаешь же ты, что Людовик в который раз выставит Филиппу на посмешище, в очередной раз разорвав помолвку?

— Я не знаю, государь, — Румянцев покачал головой. — Король Людовик фактически не принимает никаких решений, от которых может зависеть будущее Франции. В его задачи входит блистать и заставлять блистать двор. А все решения подобного рода принимает кардинал де Флери. А он ни разу не высказывался при мне о своем отношении к этому браку, так что, возможно, ему вообще наплевать, и он не видит в нем никаких дальнейших перспектив. И тогда возможны очень многие варианты.

— Так что ты предлагаешь? — я повернулся к нему лицом. Румянцев вздохнул. Видимо, он давно принял решение о чем-то меня просить, но не знал, как я на это отреагирую.

— Напиши письмо Евдокии Федоровне, что поручаешь ей, бабке своей, заботу о невесте, к коей прикипел всем сердцем, — я моргнул, не сразу сообразив, о ком он вообще говорит. Потом до меня дошло, и я прикусил язык, чтобы не сморозить какую-нибудь глупость на тему: «А она что, жива?» Я не видел бабку ни разу с тех пор, как очнулся в этом теле. Кажется, в церкви, где отпевали Наташу, присутствовала какая-то статная женщина в черном монашеском одеянии, но ни по взгляду, в котором кротость даже не ночевала, ни по поведению, от которого так и веяло властностью, я бы никогда не сказал, что она монахиня. Она ведь приняла постриг? Или нет?

— Евдокия Федоровна при Новодевичьем монастыре проживает, — осторожно, словно ступая по тонкому льду, проговорил я. Про монастырь я знал прекрасно, так как сам на ежегодное содержание бабки шестьдесят тысяч рублей подписывал. Не удивлюсь, если у нее там свое подобие двора имеется.

— И это очень важно, не находишь, государь? Новодевичий монастырь славится своей строгостью в отношении приема посетителей-мужчин. А Евдокия Федоровна не раз в беседе со мной сокрушалась, что Петруша ее, так и останется один-одинешенек, ведь скоро придет ее время, — это когда он с ней пересекался? Я прищурившись посмотрел на Румянцева, а тот только вздохнул, словно говоря, что не о том я думаю. — Она примет твою невесту как родную. Да, и приверженность Евдокии Федоровны к домострою позволит ее высочеству лучше понять народ, которым она будет править. И крестить ее можно при монастыре. Только с крестными родителями определиться.