Ночь страсти - Элизабет Бойл

— Моей дочери нужно имя, — проговорил он. — И имя Данверс — ее по праву.

— Не думаю, — бросила Джорджи в ответ с большей горячностью, чем это было необходимо.

— А что плохого в моем имени? — Его глаза сузились. «Все!» — хотелось крикнуть Джорджи.

Вместо этого она сказала:

— Сейчас я бы предпочла не запутывать этот вопрос.

— Например, пользуясь именем Бридвик?

Когда ответа не последовало, Колин вернулся к стулу, на спинке которого висели его сухие бриджи. В том, как он задал вопрос, слышалось нарочитое безразличие.

Джорджи ни на минуту не была одурачена его напускным равнодушием. Его глубоко интересовал ответ, что ясно читалось в острых, красноречивых взглядах, которые он украдкой бросал на нее, и в прямой напряженной линии его плеч, придающей ему сходство с котом, готовым броситься на добычу.

У нее не было сомнений в том, что, если дать ему возможность, любое слово, сорвавшееся у нее с языка, станет для Колина дорогим подарком, с помощью которого он раскроет все ее секреты.

«Что же, капитан Данверс, — подумала Джорджи, — от меня вы этого не дождетесь».

— А что случилось с мистером Бридвиком? — имел он наглость поинтересоваться.

— Вы хорошо знаете, что не было никакого мистера Бридвика.

Он кивнул в ответ на ее уступку.

— Ну, наконец-то мы сдвинулись с места.

— И где же мы оказались?

— Там, где вы прекратите игру в шарады и перестанете притворяться, что мы всего лишь вежливые незнакомцы. Начнем с того, что вы расскажете мне всю правду. Всю. Начиная с вашего имени и кончая тем, что вы, черт побери, делали на том побережье сегодня ночью.

— Думаю, последнее очевидно.

Он вопросительно поднял одну бровь.

Она провела руками по юбке, затем скрестила их на груди.

— Пыталась не оказаться в неприятной ситуации, ничего более,

Колин опустил руки на пояс своих мокрых бриджей. Он улыбнулся Джорджи, когда начал расстегивать их.

— Мадам, похоже, у вас пристрастие к неприятным ситуациям.

— Да, с тех пор, как я встретилась с вами, — тихо пробормотала она и отвернулась… чтобы избежать искушения.

За иллюминатором морские волны отражали розовый цвет, начавший окрашивать небо. Наступал рассвет.

— Вы не сказали, почему снова изменили курс. Мы плывем на юг, повернув на юго-запад, не так ли?

На этот раз она даже не оглянулась.

— Почему вы спрашиваете? — В его вопросе Джорджи вновь послышалось уже подмеченное ею раньше притворное равнодушие.

— Потому что я хочу знать, куда вы нас везете. — Она услышала, как упали на пол насквозь промокшие бриджи и как шуршит саржа, когда он натягивал сухую пару.

Удовлетворенная, что теперь он одет, она бросила взгляд через плечо.

Он как раз застегивал последнюю пуговицу.

— Пока еще не знаю. Вероятнее всего, обратно в Лондон.

— В Лондон? — Джорджи покачала головой. — Нам это не подходит.

— Думаю, только мне судить об этом, — заявил он. — Я пока еще капитан этого корабля.

— Но чтобы дойти до Лондона, понадобятся месяцы, — возразила Джорджи, пытаясь придумать сотню причин, почему он должен отпустить их, и не говоря о самой насущной — что она хочет как можно скорее избавиться от его общества. — Кроме того, у вас нет для нас каюты. Не понимаю, почему бы вам не высадить нас в ближайшем порту, например, в Неаполе, Это не создаст вам никаких дополнительных трудностей, а потом вы можете отправляться, куда вам вздумается.

— Джорджи, вы забыли, что вокруг вас война?

Нет, она не забыла, но то сражение, которое происходило в ее сердце, было гораздо опаснее.

— Вы что, совсем не заботитесь о себе? О своей сестре и Хлое? Волтурно — это только начало, теперь, когда франция находится под властью Бонапарта, Лондон — самое безопасное место для вас троих. И я намерен отвезти вас туда, хотите вы этого или нет.

Джорджи ощетинилась. Так вот как обстоят дела. Он ничем не отличался от того назойливого священника в Пензансе. И от дяди Финеаса с его грозными манерами.

Что же, она вкусила свободы и не собиралась очутиться во власти другого невыносимого человека.

— Вы не можете везти нас, куда вам заблагорассудится. У вас нет на это права.

— Возможно, у меня нет права, — согласился он, и в его голосе прозвучало раздражение, — но у кого-то они должны быть. Черт возьми, женщина, вам нужен кто-то, кто заботился бы о вашей безопасности. Вам нужен опекун.

Опекун, подумать только! Само это слово означало погибель Джорджи.

О, она готова была закричать от отчаяния, что из всех мужчин именно этот человек объясняет ей необходимость иметь рядом кого-то, кто будет оберегать ее и защищать от всех напастей.

— Я не нуждаюсь в опекуне, — заявила она. «Мне не нужен никакой мужчина, особенно вы», — сказала она себе. — И меня совсем не беспокоит, что меня похитил какой-то… какой-то пират.

Колин поднял брови:

— Пират? Вы считаете меня пиратом?

— Что еще я могу подумать, когда вы тайком появляетесь на итальянском побережье и подбираете какого-то англичанина?

Неужели он действительно считает ее тупой и способной поверить, что появление его баркаса ночью было простой случайностью?

— Скажите мне, капитан Данверс, как случилось, что вы столь удачно прибыли в Волтурно сегодня ночью? Он сжал губы, и Джорджи поняла, что попала в точку. Отлично. Она платила ему той же монетой. Он не хотел обсуждать причины, по которым оказался в Волтурно, так же как она не желала протянуть ему свою визитную карточку.

— Я имею в виду: то, что вы оказались на берегу как раз в то время, когда нужно было выручать мистера Пимма, было простым совпадением? — спросила она, обходя стол и касаясь пальцами открытого судового журнала.

Джорджи надеялась хотя бы мельком увидеть запись о координатах и курсе судна, но прежде чем ей удалось понять хоть что-нибудь в неразборчивой записи, Колин протянул руку и захлопнул книгу.

Она едва успела убрать пальцы и посмотрела на него. Вызов в его взгляде напомнил об опасном блеске, засветившемся в его глазах, когда он вернулся, чтобы избавить ее от тех трех негодяев в Лондоне.

Когда он заявил, что она принадлежит ему.

Больше не принадлежит, напомнила она себе. Ему — никогда.

Для Колина стоящая перед ним женщина олицетворяла узел неразрешимых противоречий с той ночи бала поклонников Киприды.

Как он мог забыть ее горячий нрав? Ее открытое неповиновение? Ее любознательную натуру?