Мой любимый зверь! - Ольга Гусейнова

По мордасам я все же схлопотала, только от запыхавшаяся напарницы, рявкнувшей:

— Приди в себя, Пташко! Времени на твои расшатанные нервы нет. Уходим.

Я с трудом встала, брезгливо вытерла дрожащие руки о сухую траву. Ощущение чужой крови на своей коже я запомню навечно. А может сломаюсь гораздо раньше, сойду с ума от окружающей жестокости, мерзости и того, как вынуждена поступать сама.

— Осталось… сто девяноста два… — заторможено прошептала я, убедившись, что Ровена со своими тремя тоже успешно справилась.

— Ты о чем? — удивилась она, подбирая наши самодельные вещмешки.

Сунула мне один и направилась, прямо торжествуя, к настоящему новенькому рюкзаку, набитому покойными добычей под завязку. А все жадность! Нахапали, так и шли бы себе, довольные жизнью. Нет, мы им понадобились для полного кайфа.

— Мои размышления о сущем прервала Ровена, напомнив:

— Ну и? Что за сто девяноста два?

— Я насчитала двести заключенных на транспортнике. Минус восемь убитых. Осталось сто девяносто два, — устало сказала я.

Напарница глянула на меня, наконец оторвав довольный взгляд от рюкзака:

— Предлагаешь сразу добить остальных? — хохотнула она. — Прости, дорогая, но у нас пупок развяжется от такой нагрузки. Спешу тебя порадовать: в реале их осталось меньше. Десять человек конвойные уложили в шаттле, троих — клеранцы. Я видела, что несколько бедняг упали в море — это верная смерть. Кроме того, некоторые, вырвавшись на волю, от полноты чувств поубивают себе подобных, стосковавшись по профессии или острым ощущениям.

— Нет, просто считаю наши смертные грехи, настоящие и будущие, — убито призналась я.

— Вот дура! Как будто больше нечем заняться, — беззлобно вздохнула Ровена. Подошла к «моему» трупу, выдернула нож, вытерла об одежду на нем. Выпрямилась и неожиданно пнула бездыханное тело под ребра, рубашка сильнее распахнулась, и она сквозь зубы спросила: — Знаешь, что означают эти тату?

— Точно нет, но догадываюсь.

— Они из Йодинбурга, слышала об этой колонии?

— Да, — кивнула я. — Там недавно разместили военную базу, мне на ней служить предлагали.

— Военную базу там разместили из-за Своры — так называется группировка, которая подмяла под себя целую планету. Они держали в страхе всю колонию, грабили, убивали, насиловали. Продавали детей и женщин, вытворяли в Йодинбурге самые страшные вещи — больные фантазии и кошмары любого нормального человека, — яростно поведала Ровена. — Чтобы навести порядок, правительству пришлось ввести военных, была проведена глобальная зачистка. Разместили военную базу! А теперь посмотри, нет, ты посмотри на этого урода! Видишь знаки у него на шее? Они означают тех, кого он убил сам. Эти, — она перевела острие ножа, — кого наказал по приказу. Знаешь, как наказывали? Убивали всю семью, как в древности, когда ни о каком гуманизме речи не шло. А теперь посчитай, нет, не отворачивайся, посчитай знаки. Вот еще десятки других тату, которые говорят, что он не только насильник и убийца, а монстр, за смерть которого весь Йодинбург отдаст тебе последнюю краюху хлеба. Восславит твое имя на веки вечные и будет молиться за твою удачу, чтобы мы таких как этот отправили в ад.

— Ты была там? — спросила я тихо, слишком глубокими были чувства Ровены, слишком гневно полыхали ее глаза.

— Да, была. Я специальный агент, Эрика, не за красивые глаза, а за боевые заслуги. Я много где была и слишком многое видела, чего не забыть. Так что поверь мне, тебе нет смысла лить слезы и корить себя за убийство. Здесь невиновных нет. Уясни для себя, наконец!

— А мы? — улыбнулась я горько, зато не пакостно на душе и легче дышать.

— А мы — дуры! Дураки, как тебе известно, долго не живут. Одна надежда — дуракам везет.

Я хихикнула, Ровена тоже усмехнулась, а потом мы хоть и нервно, но расхохотались.

— Все, завязывай с душевными метаниями. Ты военный! И женщина. Если вдруг, не дай провидение, нам не повезет, как сейчас, и худшее случится, запомни, — Ровена подошла ко мне и положила ладонь на мой живот, — это всего лишь тело, душа у тебя вот здесь. — Она ткнула мне в грудь.

— Тело — дом для души, — уныло возразила я.

— Знаешь, если кто-то испачкает коврик в моем доме, я просто все тщательно вымою и почищу, но уж точно не позволю чужой грязи разрушить мой дом и жизнь. И тебе советую!

— Я искренне благодарю тебя за заботу, — глядя в глаза боевой подруге, твердо сказала я. Потопталась и призналась: — Но, знаешь, сомневаюсь, что смогу просто вытряхнуть свой «коврик». И прошу у тебя прощения заранее, если… мой дом разрушится и я оставлю тебя в одиночестве.

— Только попробуй! Пташко, я тебе говорила, что ненавижу тебя? Курицу дурную! За что мне все это? — раздраженно сверкнула глазищами Ровена.

Я усмехнулась:

— Говорила и не раз, Гриф.

— И вообще, с майорами, учти, сначала говорят «шучу», а потом шутят.

— Черт! — дружно выдохнули мы, услышав шум совсем рядом.

Подхватив свои торбы и рюкзак за лямки, мы газелями понеслись прочь, всей кожей, ощущая погоню. Выскочили на полянку с вытоптанной травой, на ней «колдовали» над паллетой с грузом еще трое «десантников».

— Везение закончилось, — прохрипела, задыхаясь от бега, Ровена.

Бросив тяжеленный рюкзак, мы кинулись к ближайшим кустам, а следом неслось улюлюканье охотников, загоняющих добычу. Лишь спустя часа два, когда сумерки плотно опустились на землю, мы почувствовали себя в относительной безопасности, вернее, решили. Как две заправские кошки пригибались к земле и крутили головами, зорко всматриваясь в окружающий пейзаж и прислушиваясь к малейшему шороху в тишине.

— Смотри-ка, Пташко, удача прямо преследует тебя, — хрипло заметила Ровена, окинув меня насмешливым взглядом.

Неужели записала в дураки? Но сейчас ни ерничать, ни возмущаться сил не осталось. Ну и ладно, ну и пусть дура, зато удачливая!

— Пошли, кошкогриф, искать… насест для ночлега, я же птичка, — весело предложила я. — Нельзя спать на земле, я до обморока боюсь змей. Да и антидотов у нас нет, если что!

— Вот не могу не согласиться с тобой, — поморщилась Ровена. 

* * *

Золотые, такие родные, яркие глаза, лучившиеся теплом, манили к себе. Мое сердце колотилось от радости, а душа купалась в этом полыхающем желанием свете. Ничего не могло отвлечь от переполнявшего меня счастья вновь ощутить себя любимой, необходимой, близкой Райо. Ничего… кроме чего-то упорно норовившего ткнуть меня в лицо и щекотно лезшего в нос.

Открыв глаза, я мгновенно, как по тревоге, определилась в пространстве и времени — встречаю рассвет на дереве, приютившем нас с Ровеной. И ее рука, свисающая с верхней ветки, непроизвольно шевелится во сне, задевая мой нос отросшими грязными ногтями. Вчера вечером мы нашли большое кряжистое дерево с крепкими разлапистыми ветвями, на которых и устроились ночевать. Думали, не уснем от множества пугавших звуков, напряжения из-за постоянно преследовавшей нас опасности, стресса и, конечно, опасались свалиться даже с широких ветвей. Однако сначала подруга размеренно засопела на верхней полке-ветке, а затем и я отключилась.