Изнанка судьбы - Алина Лис

— Зачем вам нужно пугать меня?

— Догадалась? Умненькая девочка. Мне так больше нравится, — он швырнул меня на алтарь, и я на секунду задохнулась от смрада, стоявшего вокруг.

— Пахнет… смертью.

— Да, здесь многие умирали. Некоторые — очень долго.

Блудсворд навис надо мной. Его руки пробежали по моему телу, жадный, ищущий взгляд впился в лицо, выискивая что-то.

— Я долго шел к сегодняшнему дню. Годы на разработку ритуала. Потом годы подготовки и годы в неволе. И снова годы невмешательства, пока плод зрел, наливался силой. Ничтожества из Роузхиллс чуть было не испортили все. К счастью, судьбу не обмануть так просто. Ты предназначена мне, сладкая Элисон. Я ждал тебя почти столетие… но теперь пришло время пожинать плоды трудов моих…

Он склонился к моему лицу так, что губы снова почти касались моих. Я сделала тщетную попытку отвернуть лицо, но граф ухватил меня за челюсть, заставляя глядеть ему прямо в глаза:

— Ты — самое удивительное и невозможное творение этого мира, Элисон. Дитя гениальности, идеализма и самомнения. И при всем этом — сама невинность. Я даже не знаю, с чего нам лучше начать, чтобы наверняка. Как считаешь, насилие будет достаточно унизительным? — его рука клещами стиснула грудь.

Я почувствовала знакомую дрожь в руках и успела мысленно вознести благодарность богам за подступающее беспамятство. Сейчас это было настоящим подарком. Любые видения лучше, чем то, что ждало меня здесь.

Джованни

Даже отмытые волосы Адаль пахли дегтем. Джованни вдыхал этот запах, уткнувшись ей в плечо и слушая восторженные всхлипы. Ее ногти оставили десять коротких кровавых полос на спине Джованни, когда Адаль выкрикнула его имя и замерла.

Он чуть приподнялся на руках, застонал, врываясь в ее тело — такое опасное в бою и покорное сейчас, здесь, в полутемной комнате. Остановился, сжал Адаль в объятиях, переживая почти болезненное блаженство и накатившее сразу после изнеможение…

Адаль тихонько сопела ему в плечо и молчала, пока он не скользнул губами вверх по ее шее, не отвел еще влажную после купания прядь, чтобы поцеловать мочку уха…

— Слезь.

— Тяжелый? — Джованни приподнялся, с сожалением разрывая близость, лег рядом.

— Помыться хочу. Или сам будешь на пятне спать.

От этих слов, как и от ее привычного равнодушия, стало горько. Он смотрел, как Адаль медленно встает — матово-белая кожа в сумерках чуть сияла, подобно жемчугу. В двадцать семь лет ее тело — тренированное тело ни разу не рожавшей женщины — по-прежнему притягивало взгляд. Маленькая аккуратная грудь, тонкая талия, округлые ягодицы и сильные ноги.

Нельзя требовать от людей того, чего они не в состоянии тебе дать.

Адаль — хороший, даже отличный напарник, молчаливый и надежный. Прекрасный лучник, умелый дознаватель и страстная любовница.

Ее ли вина, что она при этом не примерная супруга и никогда не стремилась ею стать?

— Вода грязная, — мягко заметил Джованни. — Мы же мылись.

Она сунула руку в бадью, скривилась:

— И остыла. Ну ладно.

Джованни наблюдал, как она, смочив тряпицу, вытирает бедра, и чувствовал опустошенность. Никогда, даже в минуты высшей близости, он не видел на лице Адаль такого яростного всепоглощающего экстаза, какой появлялся, стоило ей почуять очередного одержимого Хаосом ублюдка.

Ее ли вина, что убивать она любит больше, чем дарить ласки?

— Завтра куда? — напарница вернулась в постель. Позволила обнять себя без радости, но и без раздражения. Терпит. В благодарность за полученное удовольствие. Адаль ценила Джованни как хорошего любовника и старалась быть милой после соития.

Ее ли вина, что она может дать так мало?

— Роузхиллс.

— Что там?

Он пожал плечами:

— Не знаю. Считай это предчувствием.

Адаль кивнула. О чутье Джованни Вимано на Одержимых в Официи ходили легенды. Сама она не раз могла убедиться, что нюх безошибочно ведет напарника к сообществам истинных культистов.

— Долго ехать?

— Примерно шесть часов. Завтра полдня в дороге, — он прижался к ней сзади, повторяя изгибы ее тела своим. Поцеловал в плечо, снова втянув запах дегтя от влажных волос. Наверное, можно было повторить — Адаль редко отказывала в сексе, — но желания не было, только усталая горечь.

Все не так. Ему скоро тридцать два. Многие мужчины имеют к этому возрасту взрослых сыновей. А он обречен скитаться по свету, деля постель с женщиной, для которой мысль о детях отвратительна, а убийство желаннее самых жарких ласк. Которую сами дознаватели прозвали Гончей храма.

Она с гордостью носила это прозвище.

Адаль тоже одержимая. Охота на культистов — единственное, что способно прогнать скучающую гримасу с ее прекрасного всегда равнодушного лица.

Не проще ли все бросить? Сменить имя, обрить голову, подделать документы и осесть где-нибудь в деревеньке, выдав себя за священника. А там, глядишь, сыщется симпатичная девица на выданье.

Он знал, что не сделает этого. Не оставит ее одну против Хаоса. Иначе в следующей битве некому будет прикрыть спину Адаль, и случится беда.

— Тогда я спать, — она зевнула и задышала в его руках тихо и ровно. Джованни всегда завидовал ее умению засыпать и просыпаться мгновенно, в любой обстановке, словно по сигналу.

— Спи, — прошептал Джованни неслышно, одними губами, — горе мое.

Ей оставалось жить чуть менее суток.

Франческа

Я прихожу в себя и оглядываюсь. Руки в запястьях и ноги у щиколоток стянуты кожаными ремнями и так затекли, что я почти не чувствую их. Болит затылок, в глазах темнеет и двоится, к горлу подкатывает тошнота. Растрясло в карете? Или все дело в питье, которым меня пичкали на протяжении всего пути? Стоило чуть вынырнуть из забытья, как перед глазами оказывалась темная бутыль, заполненная резко пахнущей жидкостью. Я не помню человека, который был рядом в карете. Только бутыль, руки — жесткие, с обгрызенными заусенцами — и приказ «Пей!».

Когда я пыталась сопротивляться, он открыл мне рот и влил питье насильно.

Разве можно вот так — взять, похитить человека посреди улицы?! Сунуть мешок на голову, затолкать в карету и увезти незнамо куда?!

Можно, как оказалось.

Зачем я здесь? Что им нужно?

Трудно думать, слишком болит голова. Я сижу, привалившись к замшелой громаде менгира. Впереди плоская, выложенная каменными плитами площадка. Сквозь стыки меж глыбами торчат пучки пожухлой травы. Менгиры очерчивают круг, обозначая границы святилища; их силуэты на фоне закатного неба величественны и печальны. В центре храма алтарный камень в тени раскидистого бука.