Ночь богов. Тропы незримых - Елизавета Дворецкая

В середине месяца листопадника, который еще называют костричником, пришла пора мять и трепать лен. Перед этим его мочили в прудах, а потом сушили в овинах, а теперь нужно было его обработать, пока он снова не набрался влаги. Эта работа предназначалась для девушек и молодых женщин, причем мять лен полагалось ночью.

– Здравствуйте, красавицы! – Ушлый по виду мужик лет сорока первым поклонился. – Чтоб вам работы легкой, льнов долгих, женихов добрых!

– И тебе не хворать! – Лютава улыбнулась. – Ты и есть Провид?

– Я, красавица!

– Да ты кланяйся пониже, чурбан, и глаза свои бесстыжие не пяль на нее! – прикрикнула на гостя суровая Овсяница. – Ты ведь не знаешь, перед кем стоишь! Это княжна наша, Вершины угренского старшая дочь, Маренина волхва и ратиславльских бойников хозяйка!

– А то я не догадался! А то у меня глаз нет! – Провид растопырил пальцы, словно показывая, какие у него большие глаза, и еще раз поклонился Лютаве. – Хоть и не случалось мне раньше видеть тебя, княжна, а вот сразу догадался – другой такой красоты на всем свете не найти!

Лютава усмехнулась – о своей красоте она сама все знала. А Провид между тем не обманул. Едва увидев, что навстречу ему идут три девушки с распущенными волосами – чтобы лен вышел такой же длинный и мягкий, – он действительно с первого взгляда догадался, которая из них Вершинина дочь. Овсяницу, положим, он знал и раньше. Вторая, Далянка, была очень красива, и мягкие золотистые волосы осеняли ее лицо, делая похожим на драгоценный камень в золотой оправе. Но третья, самая высокая, пусть и не такая красивая лицом, сразу наводила на мысль о могуществе и власти. Лицо ее дышало умом и уверенностью, она словно бы держала в руках все вокруг и не сомневалась, что справится. А волосы ее, густые, длиной до колен, волнистые русые пряди, завораживали взор, дышали волшебной силой и казались каким-то особым оружием, способным творить чудеса. Узоры на рубахе, обереги на поясе, волчья шкура накидки сразу указывали, кто перед ним. Девушки пошли дальше, а Провид провожал их глазами, пока все три не скрылись в овине.

Весь вечер, пока в овине скрипели мялки, Провид сидел с Мыслятой и другими мужчинами, расспрашивая о недавних событиях. Это любопытство никого не удивляло: медвежеборцев уже не раз спрашивали о «битве с хазарами», и они знали, что им еще предстоит рассказывать эту повесть на всех празднествах предстоящей зимы. А если со временем она будет украшаться все новыми завлекательными подробностями, то слушатели останутся еще больше довольны. Поэтому Мыслята охотно рассказывал купцу, который, кроме товаров, занимался и перевозкой новостей.

Вот только сам Провид был далеко не так откровенен. Делая вид, что о хазарах впервые услышал от Мысляты, он даже не упомянул о том, что Чаргай приезжал к князю Бранемеру, что хазарский бек успел рассказать там об этих событиях, всеми силами призывая дешнян к войне с угрянами, а потом умер на месте по неизвестной причине, словно пораженный молнией.

Там, на Десне, эта повесть тоже гуляла из одной верви в другую, обрастая подробностями. Все думали, что внезапная смерть хазарина – неспроста. Все видели в этом божий гнев, но одни утвержали, что чужаки разгневали богов самим своим появлением в священном месте, а другие – что гнев богов как-то связан с рассказом хазарина. Однако сообщенное Чаргаем нельзя было оставить без внимания. Если он сказал правду и сын Вершины действительно перехватил дары, предназначенные для Бранемера, то этого никак нельзя простить!

И Провид был отправлен на разведку. Послать кого-то из родни Бранемер не хотел из осторожности, а купец, неоднократно в тех местах бывавший и многим знакомый, не вызовет никаких подозрений. Торговый гость согласился охотно: опасности для него и в самом деле не было, да и любопытство разбирало. Если же дело с походом сладится, то выгоды десятикратно оправдают слабый риск.

Все сложилось еще удачнее, чем Провид ожидал: ему даже не пришлось ехать в Чурославль. Уже на Неручи, в Медвежьем Бору, где он часто покупал медвежьи шкуры, сало и окорока, приготовленные здешними умельцами, ему все рассказали очевидцы событий. Разведчику оставалось только переночевать, потолковать об урожае льна и возможных будущих сделках, сторговать последнюю медвежью шкуру и поутру пуститься восвояси.

Спускаясь к ладье, где ждали его гребцы, Провид снова увидел Лютаву, выходящую из овина. Все девушки были утомлены, в распущенных волосах застряли кусочки кострики, покрасневшие глаза слезились. Поэтому Лютава мимоходом ответила на поклон торговца и пошла умываться, а он с удвоенным любопытством разглядывал ее высокий, стройный, сильный стан, густые волосы. Об этом очень даже стоит рассказать князю Бранемеру! Вот уж был бы ему подарок так подарок!

Вернувшись в Усть-Чиж, Провид своим рассказом не обманул ожиданий князя. Все оказалось почти так, как рассказал хазарин, – были и дары, и старшая дочь Вершины, и битва. Намерения породниться со Святомиром оковским угряне отрицали, но кто же в таком заранее признается? Так что у него, Бранемера, имелись все основания жалеть, что хазары не довезли дары по назначению!

Выслушав Провида, Бранемер отослал его и надолго задумался. А потом велел подать плащ и отправился в святилище.

Святилище на Ладиной горе было на тысячу лет старше городка. За века его не раз перестраивали, и дед Бранемера, Бранеяр, возвел новые валы, внутренний и внешний, так что теперь Ладина гора смотрелась внушительно и даже грозно. Правда, сейчас, в серый осенний день, когда ветер нес мелкие капли холодного дождя и под ногами прогибались груды влажных листьев, Ладина гора казалась запертым домом, хозяева которого крепко спят и не ждут гостей.

Бранемер поднимался по тропинке, ведущей к воротам внешнего вала, с волнением и внутренней дрожью. Душа сильного, отважного мужчины трепетала от близости самой глубинной, самой священной тайны бытия. Там, внутри второго вала, стоит хоромина, из которой тайный лаз ведет в подземелье. Никому, кроме волхвов, не случалось бывать там, и дыхание непосвященных никогда не оскверняло обиталище богов. Туда, в тайное подземное жилище, спускается каждый год в начале месяца густаря прекрасная женщина-жрица, воплощение богини Лады. Там она ждет, пока в храм войдет мужчина, которому предстоит принять в себя дух Велеса. Уже семь лет эту священную обязанность выполнял Бранемер. Правда, из происходящего в памяти оставалось очень мало – в тайном святилище присуствовало только его тело, которым владело божество.

Завидев его, Велесов волхв Яровед вышел навстречу и ждал в воротах внешнего вала. Бранемеру он приходился двоюродным братом по отцу – все волхвы и жрецы Ладиной горы происходили из Витимерова рода. Такой же высокий, как князь, он на вид казался старше, хотя на самом деле их разделяло всего-то года два. С рыжеватыми волосами и слегка прищуренными серо-желтыми глазами, от внешних уголков которых разбегались морщинки, он выглядел внушительно и уверенно, как подобает носителю божественных тайн, но при этом просто и располагающе, как близкий родич и давний знакомый, и самим своим видом сразу внушал уважение и доверие всякому, кто даже видел его впервые. В широком плаще из медвежьей шкуры мехом наружу, в темной рубахе, со множеством оберегов и бубенчиков на поясе и на груди, с высоким резным посохом, он стоял в воротах, как настоящий страж Навного мира. Всякий волхв – божественный пес, страж рубежа, проводящий тех, кому нужно на Ту Сторону, и преграждающий путь тому, что пройти не должно. И оттого Бранемер, сильный мужчина и отважный воин, всегда испытывал трепет перед этими людьми, даже если они состояли с ним в ближайшем родстве. Их мир был гораздо шире, и, может быть, поэтому их мало занимало то, что так волнует простых смертных.