Весна народов. Русские и украинцы между Булгаковым и Петлюрой - Сергей Беляков

Император Николай II, ознакомившись с «меморандумом» Шептицкого, написал: «Какой мерзавец!»[361]

После взятия Перемышля Восточная Галиция, казалось, уже прочно была закреплена за Россией. Население или радовалось, или не показывало вида, смирившись со своей участью. На улицах Львова, Тарнополя, Самбора следили за порядком русские городовые. Мальчишки на улицах продавали «Новое время» и «Биржевые ведомости». Вместо исчезнувших украинских вывесок появились русские: «Петроградский базар», «Киевская кофейня»[362].

Уже не только один Владимир Бобринский, но и другие не имевшие военных чинов депутаты Государственной думы зачастили в новое генерал-губернаторство. Приехал председатель Государственной думы Михаил Родзянко. Побывал в Галиции и его коллега по Думе и партии октябристов Александр Гучков. Александр Иванович был человеком отчаянной смелости (добровольцем воевал на Англо-бурской войне, не раз дрался на дуэлях) и считался в Думе экспертом по военным делам. Ему положение дел в Галиции и на Юго-Западном фронте представлялось очень прочным: «Я должен заметить, что наше военное положение, которое мы сейчас занимаем на Карпатах, вполне удовлетворительно и не вызывает никаких опасений»[363].

Обер-прокурор Синода Саблер даже присмотрел себе во Львове недвижимость. Он обратился к протопресвитеру русской армии отцу Георгию с просьбой: «Нам бы хоть бы два-три домика дали… реквизировали. Я буду просить об этом Верховного, а вы мне помогите»[364]. А эти «домики» располагались в весьма престижном районе города, недалеко от храма Святого Юра – архикафедрального собора греко-католиков. «Налетели на закордонную Украину за славными русскими героями-орлами русские вороны и давай всё там по-вороньему устраивать»[365], – писал епископ Никон (Бессонов), прежде долго служивший в епархиях Юго-Западного края.

В апреле 1915-го в Галицию приехал император Николай II. Посетил Перемышль, Самбор и Львов. Львов ему понравился. И не удивительно. Бравые русские солдаты выстроились по сторонам широких (по тем временам) проспектов и площадей – Соборной, Галицкой, Рынка. С фасада дворца Корнякта на новых хозяев города смотрели каменные рыцари. Лев святого Марка над входным порталом Венецианской камяницы будто удивленно повернул голову. Фигуры Мадонны, Марии Магдалины, святого Мартина и святого Станислава светлели над высоким первым этажом Черной камяницы. Даже здание пожарной части в богатстве декора соревновалось с дворцами польских аристократов – Любомирских и Потоцких – и с древними львовскими камяницами[366], построенными еще в эпоху ренессанса.

Большой купол доминиканского костёла невольно заставлял прохожих поднять глаза, чтобы рассмотреть пышный декор массивного, величественного и в то же время изящного здания. Нарядный храм Святого Юра (Георгия) больше напоминал дворец богатого и легкомысленного аристократа XVIII века, чем греко-католический кафедральный собор. Построенный почти перед самой войной неоготический костёл Святой Эльжбеты разреза́л облачное львовское небо сразу тремя шпилями. Над ратушей реял трехцветный русский флаг. Толпы благодарных жителей приветствовали государя: «Город производит очень хорошее впечатление, напоминает в небольшом виде Варшаву, но с русским населением на улицах»[367]. Власти постарались придать столице Восточной Галиции новый облик: «Русифицированный Львов распластывается с холопской угодливостью. Городовые, газетные киоски, гостиничные лакеи плещут избытком патриотической ретивости. Улицы переполнены полицейскими, матерной бранью . Много погон, аксельбантов и звякающих шпор. Много автомобилей и шелка. Всюду искательные слова и зазывающие улыбки»[368], – вспоминал военный врач Лев Войтоловский.

Воодушевленный император прочел с балкона генерал-губернаторской резиденции декларацию о воссоединении бывшей «подъяремной Руси» с Россией: «Да будет единая, могучая и нераздельная Русь. Ура!» – так император завершил свою речь. Ему кричали в ответ «ура». Православные епископы служили обедню в униатских храмах. Словом, все шло замечательно.

В Перемышле императору показали укрепления, разбитые русской артиллерией. Казалось, они больше никогда не понадобятся. Николай II осматривал трофейные австрийские пушки: «…сотни громадных крепостных австрийских орудий, снятых с мест и уложенных, как покойники, рядами на земле – все это производило огромное впечатление»[369].

Император побывал в штабе 8-й армии (он располагался тогда в городе Самборе), где наградил солдат георгиевскими крестами, а Брусилова – погонами и золотым аксельбантом генерал-адъютанта. Позднее, уже на пути в Россию, он наградит и главнокомандующего. Великий князь Николай Николаевич получит Георгиевскую саблю с бриллиантами и надписью «За освобождение Червонной Руси»[370].

Довольный Николай II вернулся во Львов на автомобиле. Там он пересел на свой личный поезд и навсегда покинул пределы Галиции. Пройдет немногим больше месяца, и почти всю Галицию снова займут австрийские войска.

Зимой 1915-го немцы разбили русскую армию в Августовском лесу (между городом Августовом и Гродно), целый корпус генерала от артиллерии П.И.Булгакова попал в плен. Северо-Западный фронт перешел к обороне. Но Ставка вовсе не хотела полностью отказаться от наступательных действий и запланировала новый удар по Австро-Венгрии – через Карпаты. Его сторонниками были и начальник Генерального штаба Николай Николаевич Янушкевич, и командующий Юго-Западным фронтом Николай Иудович Иванов. Иванова тогда поддержал честолюбивый Брусилов: в случае успеха лавры доставались его армии. Если бы русские войска преодолели горы и вышли на Венгерскую равнину, само существование Австро-Венгрии могло оказаться под угрозой.