В тени Холокоста. Дневник Рении - Рения Шпигель

Глупо об этом думать, когда я так одинока и они уезжают, когда холодные дни будут опять полны тоски. Булуш, ты скоро вернешься, я отправляюсь в мечты, в конце концов, Господь обо мне помнит, и, быть может, Он сделает так, чтобы эти мечты сбылись… Рения.

Вы мне поможете, Булуш и Господь.

Я снова одна. Уже получила письмо от Булуш из Варшавы. Ярося тоже уехала. Бимба[76] болеет, Дидо нервничает, и особенно меня беспокоит – я одна. Но я действительно одна? Нет! У меня целая армия мечтаний, прекрасных, тонких, робких, и у меня есть ты, и Зигу, и Нора.

Встречи с Зигу такие приятные, все более приятные. Он даже лучше, чем я думала, этот мой «хранитель».

Сейчас Норка учит меня английскому. Я учусь охотно, но еще более охотно я учила бы французский, и я буду! Изо всех сил учиться говорить по-французски. В конце концов, знания у меня никто не сможет отобрать. Я должна учиться, обещаю себе это. Все, что я могу. Может быть, однажды я действительно поеду в далекую Францию моей мечты, – нет, не я – мы поедем. Да. «З. будет вести “бьюик”, а я буду спать у него на плече. А потом он устроит меня в Коллеж де Франс. И он купит мне такую спальню, в которой я часто мысленно бываю». Зигуш умеет так прекрасно мечтать вслух, как большой ребенок. А тем временем З. готовится к кровной мести за влияние Санока. Возможно, я сожалею, но он будет мстить. Я ничего не могу поделать, он такой властный и твердый, не везет, так не везет. У него характер беспрекословный. Но я лучше со всем соглашусь, чтобы это не кончалось, и все! Может быть, мы увидимся завтра.

Вы мне поможете, Булуш и Господь.

Теперь ты красивый, в переплете… Я начала скучать по тебе, по возможности писать. Хочу много написать, много, столько путаных мыслей теснится у меня в голове. Зигу говорит, что он должен обязательно тебя прочитать, а я не хочу об этом думать, потому что тогда я стала бы писать неискренне (и так есть места, где я не в восторге от своей честности), тогда я бы писала для него – и в то же время не для него, тогда этот дневник не будет настоящим. Все же твои печальные страницы самые приятные, по крайней мере, они не такие банальные – он сказал, она сказала. Но так получается, когда ты доволен, рад чему-то, слова все сбиваются в восторге – и тогда там только вопли: ох, ах, то и это!

А теперь, теперь я должна учиться; в конце концов, я больше не в школе, в конце концов, надо что-то делать для будущего, в конце концов, мне уже 17! И именно теперь меня охватывает какая-то ленивая, ужасная апатия, брр, сейчас не могу вообще ничего делать… Сейчас я стою у окна и наблюдаю, как намокает дикий плющ, смотрю на разных людей, идущих по улице, и думаю об их заботах и что они чувствуют. Или смотрю на женщин и думаю, у кого уже был секс и как она тогда выглядела? Да, эта старая и морщинистая, но она была молодой и тогда… а эта, какая странная, и эта… все это смешно… бедность в своих лохмотьях смешная, люди, подавленные холодом и голодом, смешные, а какой смешной мужчина, который боится солдата, говорит с ним, улыбается, стоит по стойке смирно… Старик перед молодым человеком. А заключенные? Эти шатающиеся, почерневшие скелеты, как смешно они качаются на этих хилых ногах, какие у них скрипучие и тихие голоса, – они тоже смешные, смешные – мне от этого дурно. Потом я иду к печке, прислоняюсь к ней и мечтаю… Потому что а что еще остается делать? И даже если было бы что, в любом случае мне ни до чего нет дела… Как-то странно, меня абсолютно ничего не волнует… Или, может, волнует, да! Чтобы мечты сбывались… Вы поможете мне, Булуш и Господь.

Весь день хотела поговорить с тобой вчера и сегодня. Вчера мне было так плохо, так грустно и пусто… У меня было это ужасное ощущение «бессилия». Я думала о том, что надо учить математику и стенографию, и язык. Всей душой хотела, но в то же время знала, что пальцем не пошевелю, знала, что руки не будут слушаться и я сама буду бессильна. Мама права. Мне нужно, чтобы мной всегда кто-то руководил, командовал, заставлял, даже если я сама этого хочу. А теперь мама опять далеко с Яросей; «мой», по словам Булуш, он не может, потому что он надо мной не властен и вообще, дело не в том… Сейчас я погружаюсь в какой-то ступор и что это? Нежелание? Не думаю. Вчера думала об этом и сказала Норе: «Знаешь, Норка, я устала от жизни». Эти слова из уст 17-летней девушки меня изумляют, и это не точно. Не от жизни я устала, потому что вообще-то я еще и не жила. Я устала от ожидания, безделья и, может быть, именно от желания жить. Потому что не так давно я была одурманена чувственной любовью, поцелуями, ласками, прикосновениями, и мне этого было достаточно – настолько, что я забыла о том, что можно желать большего. Теперь? Нет! Теперь я пришла в чувства. Я отказалась от этого? Нет! Это так же важно, как то, что есть сейчас.

Да, душа лежит там и вообще не двигается, хотя я сама часто удаляюсь. Вот тебе пример, доказательство или, может быть, нет, не доказательство, ну, суди сам. Вчера в 5 часов я должна была пойти к Норе на урок английского. Собиралась целую вечность, все откладывала (в любом случае, Норы могло еще не быть дома). Итак, я все тянула, просто рассматривая симпатичные, яркие, беззаботные сцены из фильма. Этот фильм создан моими мечтами. В любой момент сюжет мог прерваться, поэтому, хотя стрелки часов безжалостно мчались вперед, я не встала со стула, зачем? Это было бы как уйти из кинотеатра во время сеанса. И все-таки я пошла, пошла, но… не к Норе. Я пошла – кто бы мог подумать – к Белании, к Хельке, к Гизе, к тем девочкам, которые встречаются чаще всего, к этим абсолютно нормальным девочкам. Хотелось послушать их разговоры, их мысли, их планы, я пошла «за сплетнями». Там не было всей «команды», только Белания. Мне этого было достаточно. В конце концов, Белания – душа компании, она самая умная и самая смышленая из них всех. Я пришла, села и выслушала какие-то новости, потом рассказала ей то, что мне известно, и спросила: «Хорошо, а о чем ты говоришь каждый день?» – «О еде», – говорит Белания. «А о чем ты мечтаешь?» – «О том, чтобы наесться так, чтобы не могла встать». Ну, теперь я все знаю. Я была разочарована? Возможно, и нет, в какой-то степени я была к этому готова. Я знала и даже была согласна с Беланией в том, что лучше иметь четырех «милых» и всех разных национальностей. Так что я вернулась к своему прерванному фильму. Я это действительно предпочитаю печеной картошке. Хорошо, что есть что-то, что меня отрывает от забот о завтраке, обеде и ужине и снова завтраке. В общем, я рада, что у меня есть мой яркий цветной далекий фильм. Нора тоже мечтает, но по-другому, более реально, логично. Мои фантазии ни с чем не связаны, кроме, может быть, моего живого, очень живого воображения. Наверное, я никогда по-настоящему не ценила Нору. Она бесподобна. Она стремится учиться и готова к этому, но не просто готова – она учится, она читает все что можно (но никогда – бесполезные книги). Нора – всесторонне развитый человек, теперь таких девушек больше не встретишь. Она говорит, что в этом году повзрослела. Я бы сказала, что она даже облагородилась, потому что «страдание облагораживает», а она так много пережила – она даже «не решалась мечтать». И вот снова разница в наших мечтах. Норка, она такая храбрая, ведь у нее никого нет, она совсем одна (с этим далеким «красивым мальчиком»), а я, если бы я была одна, без Зигу? Не дай Бог, возможно, я бы сломалась и, может быть, делала бы то же, что она… Но нет, я этого не хочу! Я просто не смогу. Мне придется гулять одной или я буду просто воображать, что опираюсь на чью-то руку, на «Его» руку. Война скоро кончится? Бог даст. Завтра я, может быть, увижу Зигу, может быть, и с тобой поболтаю.