Комический роман - Поль Скаррон

В это время подоспел хозяин и рассердился на слугу, слуга рассердился на комедианток, комедиантки рассердились на Раготена, который сердился всему этому более других, потому что мадемуазель Этуаль пришла в это время и была свидетельницей этого несчастья, почти столь же досадного, как несчастье со шляпой, которая несколько ранее была разрезана ножницами. Госпожа Каверн клялась, что Раготен никогда не будет ее вести более, и показала мадемуазель Этуаль свои руки: они все посинели.

Этуаль сказала ей, что бог наказал ее за то, что они похитили у нее господина Раготена, который еще до представления вызвался ее проводить, и прибавила, что она очень довольна тем, что произошло с человечком, потому что он не сдержал слова. Тот ничего из этого не слыхал, потому что хозяин требовал, чтобы он заплатил за рассыпанный овес, и хотел уже бить за это своего работника, обзывавшего Раготена адвокатом проигранных дел. Анжелика, в свою очередь, стала его укорять, что он провожает ее только в худшем случае. Словом, счастье до сих пор еще не приняло никакого участия в выполнении обещаний, которые Ранкюн дал Раготену о том, что сделает его самым счастливым любовником во всей Менской провинции, включая сюда Перш и Лаваль. Овес собрали, и комедиантки одна за другой поднялись в свою комнату, и рри этом не случилось никакого несчастья. Раготен не последовал за ними, и не знаю, куда он пошел. Настало время ужина: в гостинице стали ужинать. После ужина всякий занялся своим делом, а Дестен заперся с комедиантками, чтобы продолжать свою историю.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Продолжение истории Дестена и Этуаль

Предшествующая глава получилась у меня несколько короткой, зато, может быть, эта будет подлиннее; однако я в этом не уверен: там увидим.

Дестен сел на обычное место и возобновил свою историю следующим образом:

— Я закончу покороче, как только могу, рассказ о моей жизни, который вам, видимо, уже наскучил, как слишком длинный. Вервиль навестил меня, как я вам уже сказал, и, не уговорив меня вернуться к его отцу, оставил меня, как мне показалось, весьма огорчившись моим решением, и вернулся домой, где некоторое время спустя женился на мадемуазель Салдань, а Сен-Фар — на мадемуазель Лери. Она была столь же умна, сколь Сен-Фар глуп, и я с большим трудом воображаю себе, как два столь несоответствующих характера были соединены вместе. Между тем я совсем выздоровел, и щедрый господин Сен-Совер, одобрив мое решение покинуть королевство, дал мне денег на дорогу; а Вервиль, который не забыл меня, даже женившись, подарил мне хорошую лошадь и сто пистолей.

Я направился к Лиону, чтобы вернуться в Италию, с намерением заехать в Рим и, увидев мою Леонору в последний раз, отправиться в Кандию,[175] чтобы быть убитым и более не быть несчастным. В Невере[176] я остановился в гостинице, которая находилась неподалеку от реки. Приехав туда рано и не зная, чем развлечься в ожидании ужина, я пошел прогуляться на огромный каменный мост через Луару. На нем прогуливались две дамы, из которых одна, казавшаяся больной, опиралась на другую, потому что шла с трудом. Я им поклонился, когда проходил мимо них, не взглянув на них, и прогуливался еще некоторое время по мосту, размышляя о моей злосчастной судьбе и более всего о моей любви. Я был довольно хорошо одет, как и должно человеку, состояние которого не может извинить плохого платья.

Когда я опять проходил мимо этих дам, я услыхал сказанное вполголоса: «Если бы он не умер, я бы подумала, что это он». Я, сам не знаю почему, повернул голову, ибо не имел причины принять эти слова на свой счет. Однако они были сказаны не о ком другом, а обо мне. Я увидел госпожу Боасье с бледным и изменившимся лицом, которая опиралась на свою дочь Леонору. Я пошел прямо к ним с большей уверенностью, чем в Риме, потому что во время моей жизни в Париже я окреп не только телом, но и духом. Они так удивились и испугались, что, я думаю, бросились бы бежать, если бы госпожа Боасье могла бежать. Это меня также удивило. Я их спросил, какое счастье дает мне возможность встретить здесь особ, столь мне дорогих. Они успокоились после моих слов.

Госпожа Боасье сказала мне, что я не должен находить странным то, что они смотрели на меня с таким удивлением, — потому что синьор Стефано показал им письмо одного дворянина, которого я сопровождал в Рим, где он сообщает, что я убит во время Пармского похода,[177] — и прибавила, что она рада, что столь огорчительное известие не оказалось правдивым.

Я ответил ей, что смерть — не самое большое несчастье, которое может со мной случиться, и что направляюсь в Венецию, чтобы сделать этот слух правдой. Они опечалились моим решением, и мать оказывала мне такие необычайные ласки, что я не мог угадать причины. Наконец я узнал от нее самой о том, что ее сделало столь вежливой: я мог еще оказать ей услугу, и положение, в котором она находилась, не позволяло ей презирать меня и глядеть на меня косо, как то она делала в Риме. С ними случилось несчастье, достаточно значительное, чтобы доставить им огорчение. Продав свою домашнюю обстановку, весьма хорошую и многочисленную, они выехали из Рима со служанкой-француженкой, которая долго служила у них; а сеньор Стефано дал им своего слугу, фламандца, как и он, хотевшего вернуться на родину. Этот слуга и эта служанка возымели намерение пожениться, и об их любви никто не знал. Госпожа Боасье, прибыв в Руан, отправилась оттуда водою. В Невере она так заболела, что не могла ехать далее. Во время своей болезни за ней было довольно трудно ухаживать, и ее служанка плохо угождала ей, против своего обыкновения. Однажды утром не стало ни слуги, ни служанки, и, что всего хуже, деньги бедной женщины исчезли тоже. Неприятность усилила ее болезнь, и она принуждена была задержаться в Невере, ожидая известий из Парижа, откуда она надеялась получить средства, чтобы продолжать путь. Госпожа Боасье рассказала мне в немногих словах об этом досадном происшествии. Я их проводил в гостиницу, где остановился и я, и, пробыв с ними некоторое время, вернулся в свою комнату, оставив их ужинать.

Что касается меня, я не мог есть и, думаю, просидел за столом не меньше пяти или шести часов. Я пошел навестить их тотчас же, как