Колесница времени - Татьяна Степанова

Катя отметила, что Женю сотрудники фонда хорошо знают, рады и приезду и подаркам. Их усадили на первый ряд, и они хлопали вместе с детьми клоунам, выступавшим с кошками, и веселым жонглерам.

Все закончилось к шести часам, а после Женя уговорила ее ехать ужинать. Сидели до половины девятого, на этот раз уже не в «Мэриотте», а в битком набитом итальянском баре рядом с Домом журналистов, где подавали лучшие в Москве «великие итальянские первые блюда». Бар предложила Катя, он славился также и винотекой, и Женя с удовольствием пила красное вино под лингвини. Катя же блюла трезвость, помня, что она за рулем и что ей еще везти подругу назад в Прибрежный.

Но в конце вечера Женя вызвала такси по мобильному — нет, нет, я сама доберусь до дома, тебе, Катюш, надо отдохнуть, а то это снова такой конец в нашу деревню и обратно.

Усадив Женю в такси, Катя села за руль и не спеша двинулась домой на Фрунзенскую набережную. Она и правда устала — ночь без сна и этот сумбурный день… Хотя, конечно, она кое-что узнала. Надо завтра утром все это обсудить с Лилей, интересно, какие та сделает выводы и что предпримет в рамках расследования?

Около девяти она въехала в темный двор и медленно пересекла его, лавируя между припаркованных машин, направляясь к гаражу-«ракушке». Старенький, купленный по случаю гараж располагался в торце дома на небольшой, окруженной кустами утоптанной площадке, рядом с другими «ракушками». Пятачок избежал застройки и сноса гаражей лишь по счастливой случайности — под ним как раз пролегал узел теплотрассы и строить там было нельзя.

Катя заглушила мотор, вышла из «Мерседеса», ища ключи, чтобы открыть замок гаража, и в этот миг…

Ба-бах!

Громкий хлопок — в первую секунду Катя даже не поняла, что это — то ли петарда в кустах, окружавших пятачок, бабахнула, то ли лопнула шина. Но она сразу же услышала звон металла — в металлическую стенку гаража почти рядом с ее головой словно впилась железная оса.

И…

Катя рухнула на землю. Это был выстрел!

Возле заднего колеса что-то звякнуло, с силой стукнувшись о гравий.

Совсем рядом с гаражом зашуршали кусты — стрелявший стремился занять более удобную позицию для второго выстрела.

Катя, как ящерица, поползла по земле, пятясь, стараясь укрыться за своей маленькой машиной. Она нажала на кнопку сигнализации на брелке, и крошка «Мерседес» взвыл сиреной, мигая фарами.

И…

Громко, басовито, зло вдруг залаяла собака.

И мужской голос так же громко потребовал: «Пацаны, хорош петардами баловаться, тут же машины в гаражах, бензин! Не прекратите — я сейчас в полицию позвоню».

Свидетель… слышал выстрел, но, как и я, принял его за хлопок петарды…

Снова зашуршали кусты, потом все стихло.

Катя, вжавшись в гравий, замерла. Она чувствовала себя абсолютно беззащитной.

Но ничего не происходило, минуты тянулись медленно и долго.

И вдруг — рев мощного мотора. И — оглушающая темную набережную музыка. Мгновение — и все стихло, умчалось вдаль.

Катя протянула руку, начала шарить по гравию. Нащупала, захватила в горсть вместе с камнями и комьями земли.

Крошка «Мерседес» все еще пикал сигнализацией и моргал фарами, когда она наконец поднялась, сначала на четвереньки, выглядывая из-за капота, затем уже в полный рост.

В свете мигающих фар она увидела то, что подняла с земли, — маленький продолговатый металлический предмет.

Это была стреляная гильза.

Внешнее спокойствие — на нуле, даже ниже нуля. У Кати тряслись колени, тряслись руки — она не осталась возле гаража и домой к себе в квартиру не поднялась. Села в машину и проехала квартал до сетевого кафе.

По пути позвонила Лиле Белоручке.

— В меня только что стреляли у дома.

Лиля не стала задавать заполошные вопросы: как? кто? Она ответила:

— Сейчас приеду с нашей опергруппой. Где ты меня ждешь?

— В кафе на набережной рядом с домом, — Катя назвала адрес.

— Правильно. Домой одна пока не ходи.

— Я местных полицейских не стала вызывать. И в наш главк пока не звонила. Ты сама решай, тут, на месте.

Катя припарковалась у кафе так, чтобы Лиля увидела ее машину. Освещенная витрина манила теплом, внутри молодежь, парочки. На ватных ногах она пересекла зал, уселась за столик. И вдруг побежала в туалет.

Ее вырвало в раковину. Ужас накатил запоздалой волной.

Катя смотрела на себя в зеркало. Жалкое, жалкое зрелище…

Пуля пролетела совсем рядом с твоей головой, идиотка.

Лиля с опергруппой приехала из Прибрежного через сорок минут. Позвонила и вызвала Катю на улицу из кафе. Все вместе уже поехали назад к гаражу-«ракушке». Лиля села в машину к Кате.

Та начала сбивчиво рассказывать.

— Подожди, подожди, все по порядку.

По порядку…

Катя попыталась.

— Вот что я подняла, — сказала она и показала Лиле стреляную гильзу.

Лиля кивнула эксперту-криминалисту, которого привезла с собой.

— На баллистическую экспертизу срочно. И по всем банкам данных по убийствам проверить. Катя, оставайся в машине, пока мы все тут осмотрим.

Сотрудники Прибрежного вместе с Лилей начали осматривать гараж, площадку и кусты. Извлекли пулю из металлической стенки гаража.

— Был один выстрел?

— Я же говорю — один. Залаяла собака, а мужчина какой-то, наверное, хозяин… он принял это, как и я сначала, за хлопок петарды, начал ругаться. Он спугнул убийцу. А то бы…

Лиля достала из патрульной машины термос и налила Кате горячего крепкого чая.

— На, выпей.

Катя глотала чай, обжигаясь. Во рту, после того как вырвало — противный кислый привкус.

— Что случилось? Почему именно сегодня в тебя стреляли? Вспомни, что важного произошло за эти сутки?

— Ничего такого. Одно лишь — я поговорила с горничной.

— Что?

— Я поговорила с горничной-филиппинкой. — И Катя подробно рассказала Лиле события дня.

— Значит, твоя подруга Женя уехала из бара одна на такси? — уточнила Лиля.

— Да, она отказалась, когда я предложила отвезти ее.

— А кто еще находился в доме? Кто мог видеть тебя и горничную?

— Там был Петр Алексеевич, отец Жени. Только он один.

— Этот, в инвалидном кресле? Я его так и не допросила.

Катя смотрела на подругу.

— Знаешь, как в классических детективах, — продолжила Лиля, — тип, что в инвалидном кресле, в конце концов оказывается вовсе и не инвалидом. Все думают, что он к креслу этому прикован, а он ходит себе, когда его никто не видит.