Русский диверсант - Сергей Михеенков

Спустя некоторое время пришла новая секретная информация: наступление русских задерживается, но не отменяется. Появилось время для более тщательной подготовки личного состава к выполнению предстоящих операций.

Из своих поездок в Рославльский, Издешковский и Вяземские лагеря, где Радовскому приходилось перелистывать сотни личных дел, учетных карточек и опросных листов пленных, из личных разговоров с бывшими военнослужащими РККА он знал, что в немецкий плен попадали разными путями.

Первый и самый, пожалуй, многочисленный поток составляли те, кто был захвачен во время боя, в основном в период немецкого наступления. В свою очередь этот поток делился на несколько ручейков и речек. Те, кто сдался при первой же угрозе их жизни. Бросил оружие и поднял руки, как только услышал, что немец уже в тылу и что командиры разбежались. Те, кто сложил оружие, когда кончились боеприпасы и стало понятно, что не отбиться и не уйти. Те, кто оказался в плену в бессознательном состоянии, раненые и контуженые.

Второй поток составляли бойцы и командиры окруженных частей. Некоторые из них ни разу не видели противника, даже издали. Они не произвели ни единого выстрела, на пунктах сбора складывали в штабеля подсумки, в которых хранилось штатное число патронов, а каналы стволов винтовок и пулеметов имели еще довоенную смазку. Они неделями, месяцами плутали по лесам и только потом, потеряв всякую надежду на соединение со своими частями, выходили на дороги, на посты, в гарнизоны германских войск. Их захватывали патрули и одиночные военнослужащие вермахта, иногда штабные писари и повара.

Третий, и только третий поток составляли перебежчики. Но и они не являлись однородной массой. Одни перебегали через нейтральную полосу действительно по идейным соображениям. Другие — из нежелания воевать, от усталости, которую уже невыносимо стало переносить, от безысходности. Среди этих были и просто малодушные и трусы.

Но был и еще один поток, четвертый. Эти попадали в плен, миновав в своем пути такие зигзаги, что рассказы об этих злоключениях казались просто неправдоподобными. И потому они, как правило, придумывали более простые легенды, которым во время допросов верили легче и которые затем попадали в личные дела и карточки. При необходимости эти люди могли причислить себя к любой из трех вышеперечисленных категорий.

В свою роту Радовский набирал из разных потоков. Он уже знал, что лучшими становились только что попавшие в плен или перешедшие линию фронта добровольно, не истощенные лагерями и пересылками, не раздавленные жестокой машиной другой войны люди. За некоторыми он приезжал и дважды, и трижды. Внимательно изучая документы пленных, он вдруг наталкивался на нужную кандидатуру, но личная беседа оказывалась неудачной. Либо он видел не того, о ком читал в карточке, либо тот слушал его с угрюмой недоверчивостью и ничего толком от него нельзя было добиться. Как правило, с такими потом происходила повторная беседа. Их помещали в бараки со сносными условиями, переводили в команды, не предназначенные для ликвидации. Роте, для полного штата, нужны были связисты, саперы, водители машин и тракторов, хорошие лыжники, снайперы, оружейники, медицинские работники, просто физически крепкие люди, способные совершать длительные марши без отдыха и пищи.

Из тех, кого завтра и послезавтра железными крюками уволокут в переполненные санитарные ямы, можно было сформировать роты, дивизии, танковые корпуса и эскадрильи. Но для этого в высших эшелонах германского командования должны найтись люди, способные реально смотреть на реальную обстановку и отдавать себе отчет и в том, чем чревато такое пренебрежение реальностью, и в том, что, к несчастью для рейха, есть вещи, неподвластные ему. Как бы велик он ни был. Россия оказалась именно такой категорией, в которой слились в единый непокорный клубок и огромная территория, и суровая природа, и фанатизм ее солдат и генералов, и ненависть населения, и неиссякаемые источники ее силы в виде новых и новых дивизий, лыжных батальонов и маршевых рот, которые нескончаемым потоком прибывали и прибывали из неоккупированных областей и территорий.

Радовский вспомнил недавнюю охоту в компании генерал-лейтенанта Густава Фейна, его хмельную, мечтательную улыбку и рассмеялся:

— Усадьба… Имение… Какое к чертям собачьим имение, когда нас завтра отсюда погонят за Десну и Днепр тяжелыми танками и реактивной артиллерией!

Он презирал теперь и себя, и генерала, и все те напыщенные слова, которые они тогда произнесли. Но прежде всего себя. Свои чувства, которые были просто слабостью.

Немцы начали спешную перегруппировку. Ржевско-Вяземский выступ, на самом его фасе, должен был прикрывать 39-й танковый корпус в составе 5-й танковой, 78-й и 102-й пехотных дивизий. Позади них располагались резервы — 9-я танковая и 95-я пехотная дивизии.

В начале октября в 5-ю танковую прибыл новый командир — генерал-майор танковых войск Эдуард Метц. В отличие от убывшего на новое место службы генерал-лейтенанта танковых войск Густава Фейна, человек жесткий, убежденный нацист. Что касалось проблемы русских формирований, то на них он смотрел как на неизбежное зло. Слава богу, знакомиться с ним Радовскому уже не пришлось. Из штата дивизии рота была выведена еще два месяца назад.

Казачья сотня фон Рентельна уходила на север вместе с тылами и службами 5-й танковой дивизии, по-прежнему оставаясь в ее штате в качестве вспомогательного подразделения. Но часть ее оставалась здесь. По приказанию генерала Метца развертывалась новая сотня. Партизаны продолжали досаждать тылам, и их нужно было постоянно отлавливать, уничтожать, загонять в леса и болота, подальше от коммуникаций и важных охраняемых объектов.

«Черный туман» оставался здесь, близ Варшавского шоссе. Ничего хорошего Радовский уже не ждал.

Его роте приказано было, не меняя района дислокации, срочно прервать учебные занятия, сформировать из курсантов два усиленных взвода и приступить к прочесыванию лесов с целью ликвидации партизанских формирований и диверсионных групп противника. Последние, видимо, в связи с предстоящим наступлением, заметно активизировались. Радиопередатчики работали в нескольких квадратах. В основном это были лесные массивы и районы, пассивно контролируемые партизанскими группами и отрядами. После ухода кавалерийского корпуса к Кирову партизаны несколько притихли. Основные отряды и формирования, не ушедшие вместе с корпусом, были уничтожены еще в начале лета. Но теперь, похоже, все возвращалось. А Радовский хорошо знал, что то, что возвращается, возвращается иным.

Итак, все снова летело к черту. Его курсанты, будущие разведчики, подрывники, диверсанты, которых он тщательно отбирал все эти месяцы в концлагерях и пунктах сбора военнопленных, в ближайшее время должны выполнить самую банальную и грязную работу, какая может быть на такой войне, как Восточный фронт. Предстояла обычная карательная операция. Уж он-то, командир боевой группы, которую составляли русские, знал, кем возвращаются его солдаты из подобных операций. Как отличить простого крестьянина от партизана? Он видел лица своих солдат, когда они вытаскивали из дома простого деревенского мужика, местного жителя, а на нем повисали жена и трое-четверо детей. Осведомители и полицейские, по чьим спискам они работали, указывали, что это и есть партизан. Но кто он в действительности, ни Радовский, ни его люди не знали. Получалась довольно странная, нелепая ситуация, в которой им, русской роте под командованием майора вермахта Радовского, отводилась роль слепой и жестокой машины, которой мог воспользоваться любой недобросовестный осведомитель и обозленный кем-то из соседей полицейский, которому судьба посылала случай поквитаться со своим недругом чужими руками. Послушной, безотказной машины, не раздумывающей перед тем, как нажать на курок.