Футбольная горячка - Ник Хорнби

На стадионе мы поняли, что наши места уплыли. Все проходы были забиты такими же, как мы, мнущими в руках корешки билетов людьми, которые боялись заикнуться о своих правах сидящим на их скамейках бритоголовым, толстошеим парням. «Вон топают хреновы вонги», – заметил один из бритоголовых, когда я вел своих подопечных туда, откуда мы могли бы видеть хоть кусочек поля. Мы простояли с полчаса, и за это время Голландия сравняла счет и вышла вперед. Каждый раз, когда Гуллит, чью голову украшали неизменные дреды, касался мяча, на трибунах раздавался обезьяний визг, хотя именно благодаря его участию в игре и были распроданы все билеты на матч. Не дожидаясь перерыва, мы ушли со стадиона, я отправился домой и успел вовремя, чтобы посмотреть запись.

Мне говорили, что атмосфера на «Уэмбли» изменилась, что после Италии 1990-го газзамания и линекеропоклонство ушли в прошлое и зрительский контингент стал другим. Так бывает, когда команда играет хорошо, но отнюдь не вселяет надежды – стоит ей начать снова играть хуже, как она теряет прежний состав публики. Но то, что плохие команды привлекают на трибуны уродов – всего лишь теория, я не способен подтвердить ее неопровержимыми фактами.

Наши тупицы сегодня сомневаются, что существует связь между социальными и экономическими условиями и футболом, но в таком случае как объяснить, что фанаты, скажем, «Бирмингем Сити» обладают явно не такой хорошей репутацией, как болельщики «Сандерленда»? Даже если предположить, что в Западном Мидлендсе страдают от тех же социальных и экономических бед, которые одолевают Северо-восток, как в таком случае объяснить безукоризненное поведение болельщиков «Виллы»? Две команды из одного города: одна играете первом дивизионе, другая чахнет в третьем. Когда «Лидс», «Челси» и «Манчестер» были во втором дивизионе, их фанаты терроризировали всех и каждого; но когда «Миллуол» поднялся в первый, его дурная репутация немного рассеялась. Не думаю, что плохая игра изменяет поведение людей; дело не в том, хотя нельзя исключать элементы компенсирующей гордости («Мы проиграли, зато отменно вам накостыляли»). Скорее тут другое – как бы потактичнее выразиться? – процент свихнутых больше среди тех, кто кричит: «Не бойтесь, будем болеть за вас до конца», чем среди тех, кто возмущается: «Да пошли они куда подальше!»

Бузотеров в двадцатипятитысячной толпе болельщиков обычно всего несколько сотен; но при пяти-шести тысячах зрителей их количество остается тем же, в силу чего там, где болельщиков не больше пяти-шести тысяч и меньшинство сразу приобретает вес, репутация клуба падает, и он начинает притягивать на трибуны тех, кто склонен к насилию. На мой взгляд, именно это произошло с «Челси» и «Миллуолом» в конце семидесятых-начале восьмидесятых. И та же участь постигла английскую сборную в период между неудачей в отборочных матчах на Кубок мира в 1974 году и Италией 1990-го. Все это время команда была в отчаянном положении и привлекала к себе отчаянных зрителей.

Пока ситуация не изменилась и стадионы не заполнились, клубы не в состоянии были расстаться с людьми, которых следовало бы прогнать. Я помню по крайней мере одного председателя, который явно потакал всяким отпетым личностям, державшим его клуб на плаву, и не способен назвать ни одной серьезной акции английских властей по выдворению хулиганов и привлечению истинных любителей футбола (такие акции если и случались, то проводились самими болельщиками); в глубине души все знают, с какой стороны хлеб намазан маслом.

В качестве компенсации я предлагал коллегам сходить на «Хайбери» в такие дни, когда был уверен, что нас никто не потревожит ни на террасах, ни на трибунах. Но они только улыбались, словно считали мои предложения проявлением знаменитого, недоступного пониманию английского юмора. Видимо, думали, что меня каждую субботу теснят конные полицейские, а потом я трясусь в проходе и боюсь потребовать освободить мое законное место. И неудивительно после испытания на «Уэмбли», когда хотелось немедленно позвонить в головную контору и потребовать, чтобы меня перевели куда угодно, только бы подальше отсюда.

Финал Литтлвудского кубка обернулся для нас провалом, но я до сих пор переношусь мыслями в тот день: мы вели 2:1, и до конца матча оставалось десять минут. Игра шла в одни ворота – такого я еще ни разу не видел (Хейес угодил в штангу, Смит пробил в перекладину, затем тот же Смит вышел один на один с Дибблом и не сумел его обыграть). Судья назначает пенальти за снос Рокки. Уинтерберн бьет и…

Ничего! Снова промах – в сороковой или пятидесятый раз в тот апрельский день. Воспоминания об этой игре, по-прежнему яркие и живые, не дают мне поверить, что другого шанса не будет, и я, когда еду в подземке или читаю книгу, с трудом возвращаюсь к реальности – приходится твердить про себя: «Все, игре конец, больше она никогда не состоится». Понимаете, если бы Уинтерберн не промазал (ну, почему никто не вызвался пробить тот одиннадцатиметровый? Финал на «Уэмбли» – не время испытывать новичков!), мы бы, бесспорно, выиграли 3:1 и сохранили за собой добытый в предыдущем году Кубок. Но Уинтерберн промазал. «Лутон» мобилизовался и, забив за оставшиеся семь минут два мяча, победил 3:2.

А болельщики «Арсенала», справедливо или несправедливо, винили во всем одного человека – Огастаса Сезара.

История знала много футболистов, которых годами поносили болельщики: Уре, Саммелз, Блокли, Рикс, Чэпмен, Хейес, Гроувз, даже Майкл Томас – всю вторую половину чемпионата и добрую часть следующего сезона. Но Гас – совершенно иное дело. Никто и не думал спорить по поводу его талантов. У Хей-еса, Гроувза, Томаса и Рикса были свои защитники, а у Гаса – ни одного, во всяком случае, ни одного, кого бы я знал. Самый низкий спад в его карьере, видимо, приходится на день ужасного поражения со счетом 0:1 в январе 1990 года на «Уимблдоне», когда любые его безошибочные действия всю игру встречали насмешливой овацией и криками. Не представляю, как человек мог мириться с подобным унижением!

Вскоре после того, как я завязал с преподаванием и начал пробовать писать, я прочитал книгу Уолтера Тэ-виса «Энергичный» и был тронут личностью Фаста Эдди, которого в фильме играет Пол Ньюман, точно так же, как был тронут, когда после перехода Чарли Николаса из «Селтика» ощутил в себе качества бомбардира. И поскольку книга была о том, чему я хотел научиться и что всегда получалось с трудом – писать и играть в футбол, – я обратил на нее особое внимание. И настал момент (о, боже, о, боже, о, боже), когда я напечатал нижеследующие строки и приколол над своим столом:

«Вся чертова штука заключается в том, чтобы посвятить себя жизни, которую выбрал сам. Выбрал именно ты – многие неспособны даже на это. Ты умен, ты молод и, не устану повторять, талантлив».

Когда присущие моему существованию провалы громоздились без меры, эти слова меня успокаивали: проходило время, и я начинал паниковать: у других было то, чего не было у меня: карьера, хорошая квартира, заначка на выходные – все это казалось недостижимым, и тогда друзья и родные брались меня утешать: «Не переживай, – говорили они. – Ты хороший. Наберись терпенья. Все будет о'кэй». И мне удалось поверить, что я хороший: я посвятил себя жизни, которую выбрал – не могут же ошибаться и мои друзья, и друзья Фаста Эдди. Я успокоился и ждал. Но теперь понял, что был глуп и неправ, и понял это благодаря Гасу Сезару.