Заложницы вождя - Анатолий Баюканский

— Эй, в пираметрической! Ты слышишь меня, Курочкин? Отвечай! Приказываю немедленно покинуть помещение! Слышишь, домна на грани! Немедленно спускайся по аварийной лестнице!

— Сам спасайся, чего пристал! — буркнул Валька и отвернулся.

— Валентин! — продолжал надрываться голос в динамике. — Не строй из себя героя! Выполняй приказ! Все давно в укрытии.

— Такие, брат, Бориска, пироги! — не скрывая тревоги сказал Курочкин, продолжая манипулировать кнопками и рычажками. — Ушел бы ты по-доброму, по-хорошему, умирать бы мне было легче.

Сказано это было таким потерянным тоном, что на глаза Бориса навернулись слезы. Борис встал вполуоборот, чтобы бригадир не заметил его состояния, но почувствовал, что начинается озноб в теле. Состояние это ему предстояло еще осмыслить: Валька Курочкин, игнорируя приказ начальника цеха, забыв о том, что может через минуту взлететь на воздух, пытался спасти его — самого никчемного на земле человека, нищего дистрофика. Конечно, он заодно пытался спасти и доменную печь. Сам же Борис был абсолютно равнодушен к смерти. Накатило знакомое со времен блокады состояние — убийственное равнодушие к любым катаклизмам, не мог даже представить себя мертвым, разорванным на части, хотя давным-давно уже не надеялся ни на какую жизненную удачу. И тут его словно током шарахнуло — вспомнил про Эльзу. «Господи! — мысленно взмолился Борис. — Зачем насылаешь на меня тяжкую муку? Дал бы спокойно умереть, не сострадая ни о ком другом». Он прикрыл глаза, собираясь с силами, и…готов был позже поклясться: перед его глазами, будто в предутреннем сне, явилось чистое лицо Эльзы, ее полные губы, голубые глаза. Девушка что-то тихо шептала, может быть, молила Божью матерь о спасении его несчастной души. И Борису вдруг стало по-настоящему страшно. Не за себя, за немецкую беззащитную девчонку. Кто поможет Эльзе перенести ссылку?

— Ну, чего застыл? — сердитый голос Вальки Курочкина вывел Бориса из странного оцепенения. — Взялся за гуж… помогай. Видишь эту ручку? — Ткнул черным пальцем в шершавую пистолетную рукоятку переключателя. — Крепко держи печь на этой отметке, не позволяй ручке отклоняться ни на один миллиметр. Если стрелка пойдет дальше, зови меня. Понял?

— Не дурак, чай! — Борис обрадовался делу и вцепился в переключатель, как ему показалось, мертвой хваткой.

Сколько мгновений, секунд или часов удерживали они с Валькой Курочкиным печь «на-грани», Борис не представлял. Не выпуская из рук переключателя, он то и дело судорожно кашлял, выплевывал на пол сгустки крови, дурнел от приторно-сладковатого угарного газа, временами впадал в беспамятство, вновь приходил в себя, однако ручки не отпускал. Краем глаза отчетливо видел, как метался по пираметрической Валька Курочкин, священнодействовал с ручками, рычагами, кнопками. И почти теряя сознание, тяжело поднял веки и не узнал бригадира. Обычно сдержанный, скупой на слова, Валька мчался к нему, будто сумасшедший, воздев к куполу руки:

— Вода! Бориска, вода пошла! Жива домна, слышишь! — Принялся тормошить окончательно одуревшего Бориса. — Да открывай глаза!

Дым вскоре рассеялся, и Борис, постепенно приходя в себя, не вставая с чугунной чушки, удивленно смотрел, как стрелки приборов нехотя начали отплывать от красной отметины. В пираметрической стало медленно рассветать, сквозь разбитые окна, клубясь, выходил на волю дым. Осторожно, по одному-два, возвращались на теплые округлые бока воздуходувок встревоженные сизые голуби.

Валька Курочкин и Борис, словно окаменев, сидели спина к спине, ни о чем не говорили, когда в цехе появились газоспасатели, а вскоре пираметрическая заполнилась горновыми, газовщиками, живо понаехало всякое — большое и малое начальство. Вальке и Борису жали руки, обнимали, один из военпредов сунул Борису две шоколадные конфеты, не представляя, какую ценность подарил парню. «Эльза будет очень довольна», — успел подумать Борис и…потерял сознание…

В воскресенье Борис Банатурский получил сразу две высокие награды за спасение доменной печи: «два куска» денег, в переводе с блатного языка на русский это означало «две тыщи», а также небывалый на комбинате случай — выходной день. Деньги для него мало что значили, зато выходной в сочетании с деньгами это уже было кое-что. Бориса осенила гениальная мысль пойти на привокзальный базарчик, что он и сделал.

Стоял первоапрельский волглый день, торгующего люду на «барахолке» оказалось предостаточно. Борис поначалу хотел купить две буханки хлеба, но передумал. Он робко прошествовал мимо баб, торгующих вязаными шерстяными носками и теплыми рукавицами, представил, как баско было бы ногам в таких носках, однако позволить себе такую роскошь не посмел. Немного постоял возле бойкого мужичка, который нараспев предлагал свой товар: «Клопы мигом подыхают, блохи с болью умирают, даже моль прочь улетает, хитрые тараканы опасаются, промеж себя кусаются. Теща спит спокойно, да и вы заживете вольно. Единственное натуральное наследство, верное средство против вшей, блох, тараканов и прочих немецких германов! Покупайте больше и потомству оставите в наследство!»

С острым любопытством прошел Борис мимо рядов, на которых шла оживленная торговля всяческой довоенной ерундой — зеркальцами, шляпками с перьями, цветными шарфиками. И вдруг Борис увидел то, что крайне было необходимо, о чем втайне мечтал. Женщина интеллигентного обличья, в старенькой беличьей шубе, продавала шикарную кофточку — розовую, с ажурными кружевами по вороту и рукавам. Борис даже глаза прижмурил: «Чудо! Настоящее чудо! Если денег хватит, куплю Эльзе в подарок!»

— Из какого, простите, материала? — деловито спросил Борис, протянул руку, чтобы пощупать ткань, но дама отдернула кофточку.

— Из шелка китайского, кантонского! — с вызовом ответила женщина, попробовала отвернуться, дав тем самым понять, что у нее просто нет времени заниматься пустопорожней болтовней, однако презрительно скривила губы, как бы говоря, тоже мне купец нашелся, на ногах едва стоит.

— А цена? — не отступал Борис, сердце его учащенно забилось: неужто заломит больше, чем есть у него?

— Мальчик, — укоризненно проговорила женщина, продолжая наметанным глазом выискивать богатых покупателей, — шел бы ты, милый, по своим делам.

— Хочу купить кофточку… для сестры ко дню рождения, — соврал Борис и почувствовал, что краснеет, — сколько просите за вещь?

— Тебе, сынок, вещь не по карману, — женщина впервые глянула на Бориса внимательно-изучающе. — Возьми для сестры что-нибудь попроще, из ситца.

— Да поймите вы, мне нужно обязательно купить кофту из шелка, лучше из китайского. — Он представил Эльзу в розовой кофте, и радостное тепло разлилось в груди.

— Я же тебе сказала, проходи, пожалуйста, — женщина досадливо отодвинула Бориса, — у тебя, как говорят местные чалдоны, в одном кармане — блоха на аркане, в другом…И потом, кофту я не продаю, а меняю на хлеб и на масло. У тебя есть хлеб? — Вновь пристально оглядела оборванца, седого, как старик, что-то вдруг остановило женщину.

— Сколько просите хлеба? — упорствовал Борис и, чтобы убедить даму в своей кредитоспособности, полез в карман за деньгами. «Две тысячи — не шутка, — подумал он, — хлеб продают рядом, тыща рублей буханка. Можно купить хлеб, а потом махнуть хлеб на кофту, и порядок».