Суд теней - Мэделин Ру

Он остановился у небольшой гостиницы. Надпись на вывеске стерлась, но я все равно владел этим языком недостаточно, чтобы понять, что там написано. В зале, заполненном, несмотря на ранний час, пьяными посетителями, было очень шумно. Идеальное место для двух молодых путешественников, стремящихся привлекать к себе как можно меньше внимания. Что бы мы ни сказали, это затеряется в криках этих людей, по большей части матросов, хвастающих, играющих в кости и оскорбляющих друг друга в попытке нарваться на драку. Мы нашли хозяина таверны, который дремал в углу, пока его жена и дочь метались, наполняя бокалы и поднося матросам миски с дымящимся жарким, оливки и хлеб.

Кхент что-то прокричал, размахивая кулаком перед лицом хозяина гостиницы – немолодого мужчины с осунувшимся землистым лицом, черными волосами и клочковатой бородой, – и тот тут же проснулся.

Последовал краткий торг, во время которого трактирщик подозрительно посматривал то на него, то на меня, после чего протянул Кхенту ключ и поспешно выхватил из его пальцев монету, опасаясь, что мы передумаем.

– Очаровательный парень, – фыркнул Кхент, увлекая меня к столу у очага. – Говори потише: мы ничего не знаем о предрассудках этих людей.

– Я так устал, что у меня все равно нет сил говорить, – пробормотал я, подходя вслед за ним к маленькому столу и падая на скамью подобно мешку с камнями. Лямка мешка глубоко врезалась в мое плечо, оставив черно-синий кровоподтек, который с каждым днем становился все больше и темнее. Иногда Кхент предлагал свою помощь, но книга была вверена мне, и я никогда не отдавал ему ее надолго.

– Да ты, наверное, вытащишь сейчас свой дневничок и начнешь в нем царапать, – поддразнил он меня.

Он сделал знак дочери трактирщика, которая сдула прядь взмокших волос с лица и подошла к нам.

Кхент вежливо и мягко заговорил с девушкой, и я сразу заметил произошедшую в ней перемену. Она явно обрадовалась двум тихим и спокойным клиентам. К тому же он сразу дал ей монету, и это ей тоже понравилось.

– Почему ты так много пишешь? Тебе веса одной книги недостаточно?

– Я не знаю, – ответил я, глядя в огонь. – Я просто хочу запомнить, что я все это делал, что я… что я был нужен. Вначале я просто кратко записывал события каждого дня. Но теперь мне кажется, что это гораздо больше, чем обычный дневник. Я не хочу, чтобы эта история – моя история, наша история – забылась. Мы видели много ужасного и чудесного, и все это надо записать и описать.

Кхент кивнул, улыбнувшись девушке, вернувшейся с двумя кружками пенящегося пива. Его внимание ее смутило. Девушка зарделась, и мне было нетрудно понять почему.

– Но пишешь ты просто ужасно, – продолжил Кхент, когда она ушла. – Что за книжник учил тебя писать? Слепой?

– И вовсе не ужасно, – огрызнулся я. – Никто не может этого прочитать. Это мой собственный язык. Скоропись. Эти диковины и тайны надо сохранить, но они не для всех глаз.

При этих словах Кхент приподнял брови, а его темно-фиолетовые глаза заблестели над краем кружки.

– Недурно, Бенну. Ты полон неожиданностей.

– Как и ты, друг.

Пиво было недостаточно холодным, но необыкновенно вкусным и смывало соль, накопившуюся у меня во рту во время плавания.

– Что за знаки покрывают твои руки? Откуда ты? Ты похож на отпрыска благородного рода, и я никогда не слышал, чтобы кто-то в моей деревне говорил так, как ты. Твой греческий безупречен. Что за книжник учил тебя?

Кхент снова хохотнул своим странным диким смехом и сделал глоток пива.

– Ты мне нравишься, Бенну, Который Бежит. Ты мне очень нравишься. Отвечая на твой вопрос, меня учил королевский книжник… И пока это все, что тебе следует обо мне знать.

Мы провели в гостинице две ночи, две благословенные ночи без всяких событий, позволившие нам отдохнуть как следует. Кхент по-прежнему спал очень чутко, но мне это не мешало. Более того, бдительность спутника меня очень радовала. Книга, которую я нес, притягивала неприятности, как мед привлекает мух, но осознание того, что Кхент всегда начеку, позволяло мне отсыпаться. Мы почти не выходили из гостиницы, что избавило меня от необходимости носить книгу, и мое плечо начало заживать. Но мы не могли оставаться там бесконечно долго, что стало ясно утром третьего дня, когда я проснулся после ночных кошмаров с розовой пеной на губах.

Кхент это, разумеется, увидел, потому что всегда просыпался задолго до меня, и тут же накинул дорожный плащ.

– Нам пора, – торжественно объявил он.

– Что это значит? – спросил я, с сожалением выбираясь из-под одеял и вытирая подбородок над тазом для умывания. – Я такое уже видел. Девушки, отправившие меня в это странствие… Они молились над книгой, и их посетили видения…

– Это с тобой говорит Мать, – произнес он и подал мне плащ. – Это означает, что нам необходимо уходить.

И мы ушли через северные ворота. Зажиточный козопас подвез нас на своей телеге по предательски крутым дорогам, ведущим прочь из города. Мои ноги были несказанно этому рады, но он мог лишь вывезти нас за город, и вскоре мы сошли. Еще никогда я не видел столько зелени, а окружающие холмы были сплошь покрыты пушистыми комочками овец и пасущимися среди них козами. На ночь мы остановились в заброшенной пастушьей хижине под высокими соснами. Мне не верилось, что я нахожусь так далеко от дома и смотрю на поросшие густой травой холмы, а не на привычный полноводный Нил, подобно змее разлегшийся в долине.

Из редкой рощицы, на опушке которой мы расположились, Кхент принес охапки травы и помог соорудить постели. Затем он развел перед хижиной небольшой костер, и мы долго сидели, наблюдая за тем, как на небе появляются звезды, и жуя козий сыр, которым поделился подвозивший нас козопас. Пока мы ели, в небе появилась какая-то тень. Она, извиваясь, скользила на высоте птичьего полета или даже чуть выше, закрывая собой звезды. Она была массивной и черной, с едва заметными желтыми и красными полосами. Я ахнул и указал на небо, с набитым ртом наблюдая за непринужденным скольжением существа.

– Небесный Змей, – ухмыльнулся Кхент. – Это хорошая примета. Его появление радует мое сердце. Мы последуем за ним, и очень скоро. Нам нужно отправиться в путь еще под покровом ночи.

Я свернулся клубочком под своим плащом и попытался уснуть. Но с наступлением ночи среди холмов стало так холодно, что отогнать этот холод наш костер уже не мог. К тому же двери в нашей жалкой хижине не было, и я чувствовал себя уязвимым, понимая, что наши свернувшиеся внутри фигуры отлично видны снаружи. Я, наверное, так и не смог уснуть, когда вдруг услышал песню.

Вначале она была тихой и нежной, напоминая материнскую колыбельную. В конце каждой фразы она затихала и становилась едва слышной. А еще очень грустной. Казалось, что поющая ее женщина оплакивает утрату. Но она была прекрасна, и какое-то время я отдыхал, как будто окутанный этой мелодией, убаюкиваемый ее мягкими повторяющимися словами. Затем мне вдруг показалось недостаточным просто слушать ее, и я проснулся, чувствуя себя отдохнувшим. Я не знал, сколько прошло времени, но уже взошла луна. Полная и почти вульгарно яркая, она сверкала высоко в небе.