Мене, текел, фарес.... - Олеся Николаева

Да и женский полполучает к такому монаху весьма легкий доступ. Увидит его в храме — красивый,длинноволосый, глаза ясные, облачения золотые, холостяк. И начнет какая-нибудьпоселянка ухаживать за батюшкой — носить ему молочко, яички, мести ему пол, исам он и не заметит того момента, как вкрадется она ему в полное доверие.Застигнет его в минуту слабости, утешит в час скорби, полностью обезоружит вмиг искушений. Вот уже беспрепятственно и по головке погладит, и за рукувозьмет. То есть сама станет как бы частью его монашеского обихода; вот егочетки, вот его полушубок, а вот — она. И как это произошло? Как она сюдапопала? Так незаметненько, сантиметр за сантиметром, и вошла в его жизнь. Итеперь можно только вытолкать ее в шею. Но без боя она уже не уйдет. И вотвсе-таки выгонит он ее, сядет посреди избы, а душевный мир уже потерян, гдеона, благодать? — тоска, тоска... Многие даже начинали утешаться от этой тоски— поначалу красненьким, ибо сказано, что оно веселит сердце человека, а потомуж и серенькой. И мне приходилось видеть таких монахов, которых переламывалаэта приходская жизнь.

И вот были отосланыигуменом Платоном на приходы по деревням огромной епархии иеромонахи Амвросий,и Мелхиседек, и Агафангел, и Феофил, и Авель, и Севастиан. Все — монастырскиедуховники, крепкие, духовные, молитвенные люди — костяк монастыря. Иустинудержался в монастыре каким-то чудом. Старец Игнатий попросил наместника:

— Не забирай у меня моюрадость.

Потому что иеромонахИустин был светел лицом, и радостно было даже смотреть на него. ТакойИван-царевич — победитель Змея Горыныча... Часто, когда старец изнемогал вболезненной немощи, Иустин приходил к нему в келью читать монашескоемолитвенное правило и зимой украшал ему келью маленькой рождественской елочкой,а летом — букетиком полевых цветов.

А сам наместник Платонстал готовиться к перезахоронению воронежского Витали. Уже и место подыскали нагородском кладбище. Но приехали на сороковой день лысые да черноочковые насвоих вольво и мерседесах, только шепнули ему что-то походя на ушко, мол, нетрожь братана, и дело с перезахоронением как-то само собою заглохло. ОтецПлатон с монастырской братией отслужили по Витале панихиду, записали его навечное поминовение, братва уехала с миром, а гроб мафиозо — странное дело —перестал вдруг вонять.

И иеромонах Иустинговорил:

— Судя по всему,отмолили мы этого разбойника. Видать, помиловал его Господь по монашеским нашиммолитвам. То-то сатана лютовал и нам мстил за спасенную эту душу: наместниканашего снял, братию монастырскую разогнал.

И в подтверждениезачитывал истории из синодиков. Первая была про некоего Щера, ростовщика,решившего во спасение души построить на свои деньги храм. И что же? Душа еговсе равно угодила было в ад, но, по молитвам людей, молившихся за него в этомхраме, участь ее была изменена. И хотя она и не достигла райских обителей, всеже была извлечена из огня. А вторая история — про сына некоей вдовы, нажившейсебе состояние блудодеяниями. Когда она умерла, сыну открылось, что попала онав самую геенну серную, и великое злосмрадие распространялось вокруг нее. Тогдаблагочестивый сын раздал все имение нищим и, придя к некоему старцу, попросилтого помолиться вместе с ним о спасении матери. Стали они горячо молиться, такчто разверзлись перед ними небеса, расступилась земля, и увидел сын своютонущую в огне мать, простиравшую к нему руки. И он протянул ей руку, чтобывытащить ее из кипящего зловония, и она ухватилась за нее и выбралась натвердую землю. И старец сказал: «Ну все — отмолили мы ее горючими слезами имилостыней». И возблагодарили Бога. И сын ликовал. Но та рука, которой онвытаскивал из ада несчастную мать, навсегда осталась у него обоженной,изуродованной, так что пришлось ему заматывать ее тряпицей, ибо невозможно былобез содрогания даже взглянуть на нее.

И получалось, что имонахи вытащили из преисподней Виталю-разбойника, пострадав за него...

И вот как раз в эту поруприехал в Свято-Троицкий монастырь иеромонах Гавриил, Габриэль. Патриарх, послетого, как тот отслужил несколько литургий на Светлой неделе в Рождественскоммонастыре, отослал его на неопределенное время в эту славную обитель, чтобы онздесь «надышался духом истинного Православия». Может быть, именно так бы оно иполучилось, да попал он сюда явно не ко времени: у игумена Платона очень ужобострился «нюх на масонов». А тут Габриэль — нос с горбинкой, глаза сприхотливым разрезом, черные кудри, южный загар. Да и сам, поди, вчерашнийкатолик, только давеча из Израиля, еврейский язык знает... Но куда ж деватьсябдительному игумену от патриаршего благословения? Надо его посланца принимать,где-то поселять, приспосабливать к монастырскому послушанию. Ну отец Платон ипоселил его — иеромонаха — в общую келью к новоначальным послушникам,крепко-накрепко им наказав «остерегаться масонского духа». А в качествепослушания поначалу дал ему допотопный ржавый трактор, у которого к тому же нехватало доброй половины деталей.

Но Габриэль что-то приладил-приспособил,подкрутил-подмазал, и трактор заработал, только уж очень неистово его трясло, ифранцузский тракторист, скачущий на нем посреди рассветного гумна, напоминалскорее какого-нибудь мачо, укрощающего необъезженного мустанга. А кроме того,что-то в этом тракторе непрестанно бурчало и плевалось, а также стреляло,взрывалось и дымилось, превращая окрестность в настоящее поле брани с незримымпротивником. И все же настоящей битвы за урожай так и не получилось, потому чтоглупая машина оказалась ни к чему более не способна, кроме как бессмысленно игромогласно заявлять о себе.

Наконец наместник,объезжавший поля и привлеченный этой батальной страстью, сложив руки рупором ипытаясь перекричать мотор, грозно вопросил своего чернеца: «А где же твой КПД?»И когда Габриэль, стараясь удержаться в седле, напрягшись и превратившись вслух, думая, что речь идет о какой-то детали, звучащей к тому же на французскийманер «капэдэ», стал беспомощно оглядываться и даже шарить вокруг, виноватопожимая плечами: мол, нету, куда-то запропастился, вроде был, но пропал, игуменПлатон решительно приказал: «Кончай балаган!» И поставил его малярить подмостиком, соединявшим наместничий корпус с главным монастырским храмом. «Этотебе не Израиль», — походя бросал он Габриэлю. Потому что наместник Платонподозревал, что Патриарх поручил ему этого пришлого монаха исключительно длятого, чтобы здесь из него выбили чужеродный дух и, как сказано в Псалтири,пасли его «жезлом железным».

Но Габриэль на него необижался — у него за спиной была уже длинная, кропотливая и искусная школамонашеского послушания: он всегда оставался ясным, спокойным иблагожелательным. Он помнил чудную историю из жития преподобного Серафима,которую ему рассказал в назидание его русский старец с Афона. Была она о том,как преподобный Серафим старательно переносил с места на место тяжелейшиекамни. И когда его спрашивали, удивляясь видимой бессмысленности этого тяжкоготруда (или, по наместнику Платону, «отсутствию капэдэ»): «Что же ты делаешь,честный отче?» — тот отвечал: «Я томлю томящего меня». Так и Габриэль понимал,что игумен Платон всего-навсего «томит томящего». И таким образом, он простостановится соработником своего чернеца и выполняет свой духовный наместничийдолг... И, честно говоря, Габриэль был счастлив, как может быть счастлив лишьнастоящий воин Христов, наконец-то выпущенный на поле битвы, видящий своеговнутреннего врага и владеющий неотразимым оружием против него.