Дело марсианцев - Олег Никитин

– И что теперь? – спросил он тихо, а потом добавил: – Господа хозяева, есть ли кто дома?

– Запали свечу-то, – недовольно проговорила девушка. Судя по шуму, она впотьмах пыталась отыскать кровать или кресло. – Черт, хоть глаза выколи! Не видишь, что ли – пусто здесь! Вот олух-то.

Тихон присел и развернул котомку. Она была насквозь пропитана водой, так же как и все ее содержимое, включая спички. Тихон было чиркнул по сере фосфорной головкой, но не извлек ни единой искорки. Тогда он нащупал пробирку с химическим светом и с превеликой аккуратностью открыл ее.

По комнате медленно разлился бледный мертвенный свет, и Манефа испуганно вскрикнула. Тихон поднял колбу повыше и увидал, что девушка прячется за массивным дубовым столом.

– Уф, ну и напугал! – сказала она. – Я уж подумала, что молния в дом влетела, или домовой шалит. Que cela après la diablerie?[33]

– Обыкновенный фосфор, – пожал Тихон плечами. – Его Хеннинг Бранд в прошлом веке из мочи выпарил. Только не трогай, это смертельно опасный яд!

– Тьфу ты. Ну, разжигай печку-то, олух! Или так и будем в холоде спать?

– Спать?

– Ну не гулять же! Куда ты в такую-то погоду собрался?

Падение не прошло для графа Балиора бесследно – голова у него все еще соображала крайне слабо. Близость с возлюбленной девицей, ее смелые действия под тучами и удар молнии чуть ли не в макушку… Все это превратило поэта в ходячий агрегат наподобие Акинфиева, едва ли способный на самостоятельные поступки и здравые речи.

Поэтому он безропотно водрузил пробирку на стол и занялся разведением огня в печи, благо и спички, и запас дров быстро обнаружились. Манефа тем временем обследовала шкап и вывалила из него ворох разнообразных одежд, давно вышедших из моды – но при этом благословенно сухих. Избушка оказалась хоть куда!

– Черт, табак выдохся, – скандально опечалилась девица, сунув нос в деревянную шкатулку на окне. – Эх, сейчас бы доброго порошка для бодрости духа! У тебя нет в котомке? Ладно, и так справимся.

Тихон едва руки себе не спалил, когда таращился на нее. Без малейшего смущения Манефа скинула мокрое платье, фижмы, нижнюю юбку и трико с вязаными чулками, а затем и блузку.

– Ну, помоги же, – приказала она и повернулась спиною.

Поэт непослушными пальцами распустил шнурки ее корсета. Манефа при этом нетерпеливо постукивала ножкой и понукала его. Наконец последняя деталь одеяния улетела к печке, и девушка облачилась в шелковый китайский халат с дыркою на рукаве. На отвисшую челюсть Тихона она лишь хмыкнула самодовольно.

– Est-ce que tu ne voyais jamais les jeunes filles dévêtues?[34]

– Таких красивых – нет… – блеснул он комплиментом.

Наконец пламя вполне занялось и озарило единственную комнату в избе теплым желтоватым светом.

– А как ты догадалась, что тут дом есть у Струйского?

– Раздевайся, дурак, простынешь же, – приказала Манефа и принялась почти силой стаскивать с графа мокрую одежду. – La morve ici ne me suffisait pas encore[35]. А чего догадываться-то? Увидала с верхотуры, когда молнии сверкали. Ежели бы ты сам не сверзился в нужную минуту, все равно бы посадила тебя наземь.

– Так ты нарочно там, что ли?..

– Нет, по любви! – расхохоталась девушка. – Изнемогаю прямо от страсти-то.

Тихон насупился и молча стянул с себя последние остатки одеяний. От голой кожи вблизи открытого огня пошел пар, стало тепло и даже хорошо, вот только обидные слова девицы эхом звучали в голове. Он молча напялил мятые кюлоты и вестон, и казимировые чулки по примеру Манефы.

Она же запалила от очага найденную на полках свечу. Затем ей попался ночной горшок в форме ведра, и девушка минутку посидела над ним, с прищуром наблюдая за Тихоном.

– Прости, что провианту не осталось, – проговорил он.

– Не до него, – отмахнулась Манефа. – Помоги лучше полати обустроить.

Они расстелили на печи приличную перину и набросали несколько мелких думок, а сверху легло стеганое одеяло. Дом, в чем убеждало наличие всех необходимых для жизни вещей, был полностью готов к приему хозяина. Тут даже нашлось несколько бутылок вина, брикет китайского чаю и сухари, не говоря уж об оловянной и жестяной посуде – самоваре, плошках, братине, коновках и так далее. Пыжи и порох также были заготовлены в достатке.

– Буду здесь жить, – заявила Манефа и вскарабкалась на полати. – Вертепы рудничные уже обрыдли, и Фаддей с подручными тоже. Ты хоть дворянского звания мальчик и в столице манерам обучался… Ну, спать-то собираешься? Или меня боишься? – усмехнулась она и бросила халат на пол.

– Ежели сама зовешь…

Едва передвигаясь на гуттаперчевых ногах, поэт взобрался на печь и вытянулся с самого краю. Обидные слова Манефы все еще звучали у него в ушах. Что ж, наивно было рассчитывать на ее любовь, да Тихон не особенно и надеялся заслужить ее. Он как благородный человек спас девушку из лап кошевников и почти довез до родительского дома, а это уже немало.

– Почему ты не хочешь возвращаться домой? – спросил он.

– Так надо, дурачок. Мне холодно, подвинься! Да руку подними, олух, дай погреться-то.

Она потянула его за рукав и заставила отдалиться от края полатей. Действительно, печь не успела протопиться, а в щели слюдяных окон задувал сырой ночной ветер. Да и постель отменной сухостью не отличалась.

– Я еще сам холодный, – пробормотал Тихон, но перечить девушке у него не хватило духу.

– Вдвоем-то лучше.

Ее кожа все еще была прохладной, и Манефа порой вздрагивала, заражая поэта нервическими движениями – она вся прижалась к нему и обхватила левой рукой, и ногу закинула на чресла, а дышала в ключицу. Только лоб у нее был неестественно горяч, и поэт в страхе заподозрил у нее лихорадку. Но что он мог сейчас поделать? Полезаева сей же час не подвезти! Только поделиться своей молодой силой он еще был в состоянии, а потому отбросил прочь нелепое смущение и, преисполненный непонятной жалости, погладил девушку рукою.

– Ну наконец-то, – проворчала она. – А то прямо Дед Мороз какой-то.

– Манефа, я люблю тебя.

Она только фыркнула в ответ.

– Ты слышишь ли? – пробормотал граф Балиор спустя пару минут.

– Ну, докажи, – сказала она и вытянулась рядом.

– Манефа…

Поэт стал горячо целовать ее всюду, куда придется, пока не показалось мало – и приподнялся над нею на локтях, и дал себе свободу, слушая короткие судорожные вздохи Манефы. До груди в нестерпимом желании добрался, а потом и пупок языком потрогал, и стало жарко под тяжелым одеялом до того, что оно само соскользнуло на пол. Колкие волоски на лобке Манефы поехали вниз по его груди, животу – девушка властно потянула Тихона на себя, выгибая спину.