Как убивали Бандеру - Михаил Любимов

Морозову оставалось только напиться с горя: какая тут, к черту, агентурная работа, если у обоих языки без костей?

Вернувшись в Лондон, разведчик отправил в Центр шифровку о вопиющем нарушении конспирации со стороны агентов и полной бесперспективности работы с ними.

– Правильно здесь написано, что она набитая дура, и вообще два сапога – пара! – проворчал начальник отдела, но уже не Левинский, которого расстреляли, а другой, из нового партийного набора.

Дела агентов отправили снова в архив, нечего мараться с дерьмом, родственников Даши решили не трогать: вдруг эти психи поднимут бучу в Англии?

Любящие супруги жили долго и умерли почти в одно время в преклонном возрасте, в окружении любящих детей и внуков.

Больше всего не повезло Игорю Бровману: не тронули его в самую последнюю предвоенную чистку, когда перестреляли и шефа, и Привалова, и почти весь отдел, пощадила его немецкая пуля, хотя он прошел в Смерше через всю войну и дослужился до подполковника.

И в первые послевоенные годы судьба хранила, и он двигался вверх, и все-таки не повезло: в сорок восьмом, во время кампании против космополитов, Бровмана арестовали, обвинили в связи с крупным английским шпионом Кристофером Барни и приговорили к «вышке».

Перед смертью он почему-то вспомнил двух агентов-дураков, которые попадут в рай.

Геннадию Булкину не повезло ни с внешностью, ни с особыми талантами, и вообще судьба к нему не благоволила с момента поступления на восточный факультет Института международных отношений: мечтал на западный, но туда ломились ребята с мохнатой рукой, пришлось выбрать восточный, ненавидел себя за это, представлял жизнь в дикой жаре, с малярией, скользкими рептилиями и разными инфекционными заболеваниями, в окружении нищих туземцев. Но больше всего опасался Булкин, что бросят его на японский язык, о трудностях которого ходили легенды, не зря ведь в совучреждениях за него платили аж 20 процентов, в два раза больше, чем за английский или немецкий. Мало того что у многих от изучения японского ехала крыша, мало того что при первом контакте с живыми японцами ухо ничего не разбирало, а язык отнимался, так он еще без постоянной тренировки полностью испарялся, превращался в труху, и многие годы труда летели кошке под хвост.

Ночью молился богу, чтобы уберег от японского, на собеседовании прямо сказал, что не хотел бы учить этот проклятый язык, но все равно свершилось: всучили-таки! Шесть лет корпел, не разгибая спины, выучил, хотя и плохо, этот дьявольский язык, порой снились живые иероглифы, они бегали, танцевали, взявшись за руки, и проделывали прочие непотребные вещи. Язык выучил, но японцев не полюбил. Пытался проникнуться насильно, читал с раздражением танки, непонятного Мишиму, ходил в театр Кабуки, смотрел цветную графику Утамаро и Хокусаи – ничего не помогло, не проникся, не полюбил великую японскую культуру и ее народ, наоборот, пришел к выводу, что в душу японца, если она и существует, не проникнуть. Другая цивилизация, несмотря на внешний лоск, опасная цивилизация, своего рода троянский конь, проникший в глубины западной экономики и подрывавший ее изнутри.

Учеба в институте подходила к концу, началось распределение, и вроде бы с неплохими перспективами для японоязычных: и на радио, и в МИД, и в ЦК партии… Но больше всего боялся Булкин, что его распределят в КГБ, с детства не любил и боялся эту организацию, хотя никто в его рабоче-крестьянской семье репрессиям не подвергался. Да и не боялся бы, если бы не дружил с Аликом – сыном генерала КГБ, тот об организации знал все и заваливал Гену информацией о пытках в застенках ЧК, об убийстве Гумилева, о ночных арестах и о прочих страхах. И снова молился, и, конечно, предложили в КГБ и больше никуда, о роде работы обещали рассказать после зачисления. Проконсультировался с Аликом, тот сказал, мол, просись в разведку, все же это занятие благородное, а то будешь ловить японских шпионов в Москве, а знаешь, какие они хитрые? Читал у Куприна рассказ «Штабс-капитан Рыбников»? Никакой он был не русский, а чистокровный япошка, выдававший себя за русского офицера. Ха-ха! А что с глазами делал? Спички вставлял, чтобы не были узкими и косыми, как у всех у них? Да ерунда! Мало ли у нас косых – эвенков, якутов, казахов и прочих японообразных! Интересно, что заподозрила его в шпионстве заурядная проститутка, уж слишком ласковым и нежным он оказался, совершенно необычным кавалером, каких среди русских грубиянов не сыщешь…

И снова молился, чтобы попасть в разведку, и попросился даже, но загремел по закону бутерброда в контрразведку, причем не во второй главк и даже не в московское управление, а в УКГБ славного города Хабаровска. Перед отъездом решил жениться, далеко искать не стал и сделал предложение сокурснице с индийского отделения Инне, девушке неприметной, но умной, из хорошей партийной семьи, правда, ростом она выдалась выше Геннадия на целую голову. Увы, получил отказ. Сначала комплексовал, потом затих. Ну и что? Поищем и найдем другую. С таким великанским ростом ее и в Японии не использовать: видно за версту, никакая конспирация не поможет…

Судьба Ясуо Токугава (точнее, как принято у японцев, Токугава Ясуо) шла по восходящей, словно в пику Булкину, уже изначально она выглядела полной противоположностью: знатная семья, близкая к императору, естественно самурайская, кое-кто пострадал от союзников после Второй мировой, но папа работал в японском МИДе и в военных преступлениях замечен не был, сказочно богаты, с участием во многих ведущих компаниях и в Японии, и в США. Воспитывался Ясуо в лучших японских традициях, затем для приобретения европейского лоска был направлен в Кембриджский университет, женился на дочке министра и только тогда задумался: чем же заниматься дальше? Хотелось необычности, хотелось романтики, хотелось служения родине, уже вставшей на ноги после ужасной войны, но отнюдь не уравненной с великими странами по статусу, попробовал себя на журналистской ниве – бледно, немного учительствовал – скучно, в конце концов обосновался на собственной фирме, занимавшейся торговлей лучшими в мире радио, видео и теле.

Душа его была нежна и светла, как восход солнца, любил Исикаву Такубоку, особенно его перекличку в танке: «Из-за этого умереть?» – «И ради этого жить?» – «Оставь, оставь этот спор», любил сидеть у моря и наблюдать, как копошатся в белом песке крабы, как парят и камнем обрушиваются вниз пискливые, словно пейджер, чайки. Много путешествовал, стеснялся обилия своих соотечественников за границей – о, эти коллективные съемки, когда все фотографируют друг друга у надлежащей скульптуры! О, эти унылые очереди на километр в Прадо, Лувр или Ватикан, японец на японце, и все расплываются в улыбках! Совершенно случайно в галерее в Венеции познакомился с милым соотечественником по имени Сюсюй, уроженцем Хоккайдо и менеджером в «Мицубиси», подружились, съездили на пару деньков в Рим и даже выпили саке в японской ресторации, забитой американцами, охочими до сырой рыбы. От разговоров сиюминутных поднялись до высот: Япония мала, японское чудо может обернуться катастрофой, Запад, и особенно американцы, делают все, чтобы сдержать нарастающую мощь, вопреки всем законам честной конкуренции, разговоры о равноправии – это блеф, фактически Япония существует на позорных правах зависимой страны. Ну а что говорить о России, оттяпавшей Сахалин, Курилы и другие острова? Ничтожная страна, дрожавшая во время войны от перспективы японского вторжения, но сразу же обнаглевшая после разгрома фашистов!