История Средневекового мира. От Константина до первых Крестовых походов - Сьюзен Уайс Бауэр

По иронии судьбы, хотя Анастасий и построил стену для защиты от варваров снаружи, внутри страны варвары набирали силу.

Со времён Константина традиционный римский спорт, гладиаторские сражения, все более сменялся гонками колесниц, которые не так тесно ассоциировались с поклонением римским богам. В крупнейших городах Восточной империи гонки колесниц доминировали в сфере развлечений. Как в наше время «Формула-1» или хоккей, это был общеизвестный феномен, часть жизни даже тех горожан, которые в нём напрямую не участвовали. В таком городе, как Константинополь, все знали, как зовут лучших колесничих, все хоть немного интересовались результатами очередной гонки, и большая часть горожан ассоциировала себя, хоть и весьма условно, с какой-либо из команд.

Эти команды не группировались вокруг определенных возниц или их коней. Разные группы и отдельные лица в городе спонсировали гонки, платили за коней и снаряжение, и каждый из этих спонсоров использовал в качестве символа цвет – красный, белый, синий, зелёный. Например, под синим стягом могли участвовать в состязаниях несколько разных возниц, и зрители становились болельщиками не какого-либо конкретного человека, а синей команды. Синие имели одну группу поклонников, Белые – другую, и, так же как и в современном мире, эти поклонники (в основном молодые люди) были фанатичны в своей преданности их цвету.15

Они также ненавидели друг друга, чему исследователи позднейшего времени пытались найти рациональное объяснение. Возможно, Красные были аристократами, а Белые – торговцами, быть может, Зелёные исповедовали халкидонское христианство, а Синие предпочитали монофизитскую ересь. Увы, эти объяснения не выдерживают критики. Ненависть поклонников гонок была иррациональной, как и ненависть футбольных фанатов, готовых избить фаната команды-соперника до потери чувств.

К тому времени, как Анастасий скончался от старости в 518 году, спортивные фанаты разделились на две противоборствующие фракции – Синие, поглотившие Красных, и Зелёные, покорившие Белых. Их жестокость росла, они использовали любые поводы, чтобы убивать поклонников команды-соперника. Три тысячи Синих были убиты в Константинополе в мятеже 501 года, случившемся после объявления результатов гонки колесниц, и мятежи в 507 и 515 были почти настолько же кровавыми.16

Анастасий не оставил сына, но у него были племянники, мечтавшие заполучить власть. Однако вместо них императорская гвардия выбрала правителя из своих рядов, семидесятилетнего Юстина, который стал новым императором.

Юстин обладал опытом и поддержкой Синих, а также племянника Юстиниана, который в свои тридцать с небольшим лет уже продемонстрировал недюжинные способности на военном поприще. В 521 году Юстин назначил племянника на должность консула – наивысшую в официальной иерархии Константинополя после императора, и Юстиниан начал принимать всё большее и большее участие в управлении империей.

Он был талантливым правителем и опытным полководцем. Однако он также был ярым поклонником Синих и не предпринимал ничего, чтобы унять беспорядки в городе. Стычки становились всё более жестокими. По словам Прокопия, «они ночью в открытую носили оружие, а днём прикрывали короткие обоюдоострые мечи на бёдрах плащами. По ночам собирались в шайки и грабили знатных людей на форуме или в узких переулках». Жители Константинополя перестали носить золотые пояса и украшения, так как это практически неизбежно делало их жертвами ограбления поклонниками Зелёных или Синих. На закате они торопились по домам, чтобы не оказаться на улицах после захода солнца. Такое положение продолжалось в течение следующих пятнадцати лет, прежде чем вылиться в очередной конфликт.17

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 22

Между 471 и 527 годами Северная В эй расширяется к югу, Когуре продолжает завоевания, а Сияла постепенно приобретает самосознание

Северная Вэй была сильна и воинственна, а Лю Сун на юге угасала. Несмотря на такое нарушение баланса, они заключили временное перемирие. Они провели больше времени в сражениях за границы, чем в попытках узнать, как можно укрепить собственные державы, и оба правителя были вынуждены обратить внимание на домашние проблемы, которыми ранее пренебрегали. Император Северной Вэй, Вэй Сяо-вэнь, сказал: «Наши предки-правители тяжело трудились, чтобы удержаться у власти – но установление внутреннего порядка оказалось для них слишком сложной задачей».1

Вэй Сяо-вэнь был праправнуком даосского императора Вэй Тай-У, скончавшегося всего за двадцать лет до коронации Сяо-Вэня – странность, которую объясняет тот факт, что все потомки Тай-У становились отцами в возрасте тринадцати-четырнадцати лет. Сам Вэй Сяо-вэнь был коронован в 471 году – четырёхлетним. Изначально им руководила бабушка, она же регентша, вдовствующая императрица Фэн, находившаяся у власти исключительно из-за того, что ей удалось нарушить традиции Северной Вэй. Древний обычай кочевого клана Тоба, не таких уж дальних предков семьи Вэй, предписывал казнить женщин, родивших сыновей вождю, чтобы они не могли повлиять на политику при дворе. Фэн, будучи китаянкой по крови, смогла обойти этот обычай, после чего применила всю свою энергию и находчивость, чтобы добиться наивысшей власти – тем самым доказав, что в кровавой традиции был смысл.

Когда внук вырос, они сумели договориться, создав союз, превративший их в соправителей. Вместе они принялись превращать двор Северной Вэй в нечто, всё более близкое к китайскому наследию императрицы Фэн и всё дальше уходящее от традиций кочевников сянбэй, создавших страну Китайские чиновники заняли высокие посты в правительстве, всем запретили носить традиционную одежду кочевников. Соправители даже объявили вне закона любое использование языка сянбэй, постановив, что можно говорить только на китайском, и заставили знатные семьи принять китайские фамилии вместо старых клановых имён.2

Даосизм оставался важной частью религии в северных областях Китая. По сути, та более мистическая форма даосизма, которую исповедовал прапрадед Вэй Сяо-Вэня, сосредотачивалась на изготовлении эликсиров (у Вэй Сяо-Вэня был придворный алхимик, много лет пытавшийся изготовить для него эликсир бессмертия) и была основой, на которой начали развиваться фармацевтика и химия средневекового Китая.3

Однако конфуцианство и буддизм давали трону Северной Вэй значительно более удобные способы удержать власть. Столетиями конфуцианство поддерживало в Китае модель государственной иерархии, обеспечивая картину мира, в которой тщательно упорядоченное правительство являлось важной частью упорядоченной и высокоморальной Вселенной.

Буддизм предлагал нечто совершенно иное: образец для государей.

В северном Китае практиковали буддизм Махаяны, который признавал существование многих божеств, обладавших той или иной властью. Эти божества не составляли пантеон, скорее, они все являлись Буддой в разных ипостасях – бодхисатвами. Просветлённые, достигшие нирваны и «освобождения из цикла перерождения и страдания», они избрали возвращение в мир, чтобы оставаться здесь до тех пор, пока все не будут спасены.4