Ярость - Андрей Хаас

– Мне нужно вернуть Соню, – с болезненной безнадежностью признался Тимур.

– Не городи огород, – стараясь развеять его неуверенное состояние, с энтузиазмом воскликнул Горский. – А если тебе так до зарезу нужно ее увидеть, нет ничего проще – приходи завтра в галерею, Соня приедет в «Свинью» в девять вечера. Я приведу ее к тебе, если уж на то пошло, только соглашайся.

Тимур изумленно выпучил глаза.

– Приведете? Вы?

– Ну да! Штейн теперь у нас звезда, и мы будем заниматься ее продвижением. И пожалуйста, брось ты эти мрачные настроения. Все, что ты видел на выставке, всего лишь технологии современного перформанса. Ты же не обижаешься на театральных драматургов? Вот и здесь то же самое! Смотри веселей. Я же тебя знаю, ты весельчак по натуре. У тебя обычная творческая абстиненция. Начни рисовать, иначе действительно сойдешь с ума. Поверь мне – такие как ты засыхают без кисти в руке. Выпусти собственную ярость на холст, и ты заново переродишься.

На этом, как показалось Андрею Андреевичу, невероятно остром психологическом моменте он мгновенно покидал в портфель свои бумаги и, пожав сухой ручкой горячую ладонь Тимура, поспешно убежал. Как только за ним закрылась дверь, за столик к Тимуру подсели Митя Сотин, Иван Жеребов и Илья Камакин – неразлучная троица завсегдатаев «Гиперборея», старинные приятелей Амурова еще с юношеских лет.

– Кто тебя вялил? – густым басом затребовал отчета Митя Сотин, художник-нонконформист, великан в перепачканной масляными красками тельняшке.

– Да так, звали в светлую жизнь.

– Забудь, – наставительно загудел Сотин. – Светлой жизни не бывает, у нас тут всегда темно. Давай лучше выпьем.

– Выпьем? – задумчиво повторил Тимур. – А чего обмываете?

Илья Камакин, из-за своих усов карикатурно смахивающий на Сальвадора Дали, состроил глумливую рожу.

– Сотин отца своего покрестил.

– Да уж, – задумчиво поглаживая себя по огромному лбу, признался Сотин. – Дожили мы, господа сакральные подонки, докатились. А что оставалось делать? Раз уж нас всех без спросу сделали душеприказчиками этой Богом забытой земли, чего же мне не стать крестным отцом родного папаши? Вся сущность нашей мерзкой планеты – убиение и пожирание, а тут еще типический конфликт отцов и детей. Ежли б я его в храм не свел, может, он и не жил бы теперь.

– А я этого хлыща знаю, – откупоривая принесенную из ночного магазина бутылку коньяка, вернул всех к предыдущей теме Камакин. – Куратор из «свинищи», искусствоведишка, словоблуд. Похотливый дедок, между прочим, любит малолеточек окучивать.

Услышав про малолеток, Тимур встрепенулся и напряженно уставился на Камакина.

– Каких еще малолеточек?

– Да студенток своих, – охотно сообщил Камакин. – Чего предлагал-то? Грант распилить?

Камакин засмеялся, а Тимур изменился в лице и сжал под столом кулаки. Ему вдруг представилось, что желчный Камакин совершенно не случайно упомянул про окученных студенток любвеобильного Горского.

– Да ладно, не хочешь, не говори! Нам чужие секреты не нужны! – с деланным равнодушием прибавил Камакин.

– Ну не томи, разливай! – прикрикнул на него Сотин. – Пора увлажнить потроха.

Когда Камакин наконец закончил свои манипуляции с бутылкой, тощий график Жеребов поднял налитую до краев рюмку и, капая себе на брюки коньяком, радостно заявил:

– Действительно, плюнь ты, Тимоша, на «светлую жизнь», у нас тут своя тусовка! Не хуже всего остального. Плюнь, не думай. Все вокруг выставляют одинаковое говно и чувствуют себя прекрасно. В этом и заключается потерянный нами кусок истины, который мы ищем всю жизнь.

Тимур угрюмо взглянул на философствующего Жеребова, но ничего не ответил. Художники дружно выпили, и Камакин, насвистывая популярную песенку, принялся разливать по второй.

– А ты чего? – удивился Сотин, видя, что Тимур по-прежнему нерешительно греет свою рюмку в руке.

– Да чего-то не лезет, – подавленно признался Тимур. – Пейте сами.

– Э, братишка, да ты совсем плох, – засокрушался Сотин. – Прямо меланхолик какой-то, того и гляди заплачешь или начнешь читать стихи. Жеребец прав – плюнь и разотри.

– Ну чего привязался к человеку? – с вызовом заявил Жеребов. – Не слушай его, Тимоша. Искусство – оно своим, ну, как бы хрен его знает каким способом рано или поздно всех нас приводит к пониманию жестокости этого долбаного мира.

– Так ты же мне сам вчера ныл всю ночь, что запутался в трех соснах! – возмутился Сотин.

– Ничего я такого не говорил.

– Говорил, не говорил, – перебил его Камакин. – Какая разница? Искусство из всех обманов наименее лживое, а эти искусствоведы только всё портят.

Жеребов энергично затряс головой, не соглашаясь с высказанной доктриной.

– При чем здесь лживость искусства? Я вот, например, стихи тоже читаю, правда только по пьянке. Так чего ж мне теперь не думать о творчестве?

– Да с чего это человек нормальный начнет читать стихи? – отрезал Сотин и загоготал во всю глотку.

Когда приступ его веселья сошел на нет, он вновь подступился с расспросами к Тимуру:

– А может, ты из-за своей мамзели киснешь? Да ладно, не ври, мы знаем! Лихо она голышом разбомбила буржуям весь праздник. Видели, загляденье. У-ха-ха-ха! Вот до чего доводит художника светлая жизнь!

Тимур зло поджал губы, нахмурился и почувствовал не предвещающий ничего хорошего прилив гнева.

– А мы тоже чувствуем себя миллионерами! – заявил товарищам Камакин, с вызовом поглядывая на Тимура. – Что нам эта «Свинья»? Я совершенно сознательно посвятил свою жизнь этому оплакиваемому труду, поэтому легко могу прожить и на пятьдесят долларов в месяц! Галерея мне не нужна! Были бы хорошие краски, сигареты и вода в кране. Для меня гораздо важнее духовная атмосфера и условия, в которых я работаю.

– А вот и нет, дружочек! – азартно втягиваясь в рассуждения, возразил ему Сотин. – Творчество, оно как понос – не зависит от условий. Если уж пошло, то его уже ничем не остановишь!

– Дурак ты, Митя! – обиделся Камакин. – Цветоаномал безглазый. У тебя действительно один понос по холстам размазан – ни фактуры, ни глубины, ни света. Какие-то кучи масла. Знаешь, на что похожи?

– Все друг друга не понимают! – примиряющим тоном объявил Жеребов.

– Ха, я, может, и цветоаномал, но не дурак! – ничуть не обиделся неунывающий Сотин. – Просто я пытаюсь состыковать позитив и негатив в своих картинах. Другое дело, удается или нет! А напряжение света в моих работах существует, только его не всем видно…

Художники опять выпили, закурили, и тут Сотин хлопнул Камакина по плечу.

– Вся наша жизнь – движенье событий по кругу, лично я становлюсь от этого только умнее. А насчет галерей ты прав – все зло от них.