Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания - Валентин Фалин

Министр дал совет, который надо было понимать как наставление: беседы за официальным столом не исключают и, больше того, предполагают систематические встречи неформального свойства. Устраивайте для делегации ФРГ протокольные мероприятия, не уклоняйтесь от приглашений посла. Пусть сотрудники отдела, «на которых можно положиться», на своем уровне налаживают рабочие контакты с западногерманскими дипломатами. Только (Громыко не может по-другому) каждый сотрудник должен быть тщательно проинструктирован. «Лично вами», – подчеркивал он. Жду, что добавит: «И под вашу ответственность». Нет, сакраментальная формула на сей раз не всплыла.

Термин «рабочие контакты» у дипломатов означает позволение стать нормальными людьми. Немножко чопорный Аллардт как-то поеживается в «раскованной атмосфере». Где это слыхано – советские и западногерманские официальные представители вместо воспроизведения текстов инструкций сыплют шутками, про которые «до рождества Хрущева» мрачно острили: объявлен конкурс на лучший политический анекдот; первая премия – пять лет, вторая – три года и три поощрительных премии по году тюрьмы.

Неведомыми путями – склонен думать, не от советских собеседников – кое-какие из наших вольностей перекочевали на страницы западногерманского журнала «Шпигель». Журнал в Москве читали не одни любители изящной словесности, в чем я вскоре получил возможность убедиться.

Как-то Громыко поинтересовался, не слишком ли мы «разрезвились». Не каждый в ладах с юмором, а тут такие перлы: «Что с Америкой? Несется в пропасть. Что делает СССР? Пытается догнать и перегнать».

Оставалось поблагодарить Громыко за сигнал и… процитировать Б. Брехта: «Невозможно жить в стране, где нет юмора, но еще тяжелее жить там, где юмор становится потребностью».

И добавляю: чтобы растопить лед недоверия, порой не обойтись без самосожжения.

Мои наблюдения по существу предмета диалога и взглядов Аллардта на методы решения обсуждаемых проблем были однозначны: обмен мнениями лишь проигрывает от смешения жанров. Дело не сдвинется с мертвой точки без политического решения. Аллардт ставит на классическую дипломатию, представителем которой себя по праву считает. Его не отпугивает, что переговоры поглотят годы. Они ничто перед вечностью.

Высказываюсь за то, чтобы Громыко органично приближал завершение подготовительной части диалога. Обмен мнениями полезен уже тем, что позволил конкретнее очертить круг задач, подлежащих рассмотрению, и самое позднее с открытием следующего этапа мы узнаем, во что воплотятся, если тому суждено быть, декларации, обещания социал-либеральной коалиции. Старый вопрос – насколько нова «новая восточная политика» – должны прояснить боннские руководители. Посол Аллардт лишь исполнитель. От него зависят расстановка акцентов и темп. Вещи тоже немаловажные, но не решающие.

Министр дал понять, что я несколько недооцениваю Аллардта, за которым стоят влиятельные силы дипломатического ведомства ФРГ. Вероятно, Громыко опирался на более обширную базу информации, чем та, которая была доступна мне. По прежнему опыту догадываюсь, о чем идет речь, но условностей преступать не принято. Остается внимать и дешифровывать междометия начальства.

У нас не было с Громыко разночтений по поводу того, что Аллардт как личность не должен попадать под огонь нашей критики. Целесообразно даже подкреплять впечатление, что посол связан инструкциями и отсутствие прогресса упирается именно в качество этих инструкций.

Министр холодно отреагировал на вопрос, не стоит ли подключить к процессу переговоров советское посольство в Бонне. Самое лучшее, если сейчас С. К. Царапкин будет помалкивать: два посла в одних переговорах – явный перебор.

Мне представлялось, что Громыко был расположен к Царапкину, так же как он питал слабость к ряду дипломатов, призванных на мидовскую службу в 1939–1940-х гг., в период массовых чисток. Ф. Т. Гусев, Я. А. Малик, А. А. Соболев, К. В. Новиков, B. C. Семенов – личности разного калибра – оставались для Громыко сотоварищами. Он их опекал, иногда терпел их чудачества, но в иных случаях жестко и порой грубо пресекал. Входя в их положение и ценя прежние заслуги, заботился о том, чтобы ветеранов – его коллег «не ущемляли по части благ», и прощал им погрешности при толковании служебного распорядка.

Про себя решаю: не исключены никакие зигзаги; будем держать посольство СССР в ФРГ в резерве. Стало быть, Царапкина нужно посвящать во все нюансы. Размечаю ему протоколы официальных заседаний делегаций, записи бесед. На случай недовольства министра у меня наготове отговорка – разметка, по которой рассылаются материалы, отражена черным по белому в экземплярах, предназначенных для Громыко и накапливающихся растущей стопкой на его рабочем столе.

23 декабря состоялась последняя из трех бесед министра с послом Аллардтом в рамках подготовительного этапа. Не помню, чтобы Громыко созывал штатное совещание для подведения общих итогов. Он и раньше предпочитал вести беседы вдвоем с заведующим 3-м Европейским отделом. Все реже к обмену мнениями подключали Семенова. Но тут Громыко озадачил меня вроде бы мимоходом оброненной фразой:

– Поручений от Семенова не принимать, дуализм устраняется. Вы подчиняетесь напрямую только мне. Надеюсь, возражений не будет.

Даже когда это произносилось с усмешкой и вопросы имелись, их рекомендовалось не озвучивать.

Я не люблю недомолвок и ужимок. Для чего Семенов время от времени призывался министром на наши совещания (он появлялся также за столом переговоров), если его точка зрения не востребуется? Допустим, Семенов проявит такт и не станет вызывать меня на откровенность. Но вдруг он захочет устранить неясность? Что, отводить глаза или нести несусветицу? Глупо.

Все это, однако, не умаляло того факта, что министр провел подготовительный этап с блеском. Он держался уверенно, не шелестел бумагами, был в меру тверд и достаточно гибок. Не забывал, что с послом ФРГ у них разные весовые категории, но и не выпячивал этого момента. Редко мне доводилось прежде видеть Громыко в столь ровном и доброжелательном настроении, приглашавшем партнеров раскрыться и употребить слова с пользой для дела.

Вызывало уважение, как министр освоился с германской материей, свободно оперировал частностями. У Аллардта должно было создаться чувство, что Громыко в любой момент готов закончить с неизбежными вводными абстракциями и заняться конкретикой. После одного из заседаний я пошутил:

– Чтобы окончить хождения посла вокруг да около, вам, Андрей Андреевич, остается заговорить по-немецки.

– А что, хорошая идея. Как звучит на немецком ваше любимое «взять быка за рога»?

Громыко попробовал раз-другой воспроизвести предложенный ему перевод, потом махнул рукой, заметив, что к концу первого года переговоров немецкая лексика станет ему ближе.

Перерыв на главном направлении позволял немного привести в порядок себя. 10 января 1970 г. умер мой отец. Я зарывался с головой в дела, старался пропустить максимум текущих вопросов, касавшихся советских отношений с ГДР и Австрией, изнурял себя работой, чтобы забыться и смягчить укоры совести – как же недоглядел? Цепь грубейших врачебных ошибок, обусловивших летальный исход, была очевидной и не для специалиста. Мать кипела от гнева, и стоило больших усилий убедить ее оставить намерение рассчитаться с «коновалами».