Красная армия. Парад побед и поражений - Юрий Мухин

Вопрос: почему сотни командиров авиаполков не писали Тимошенко, начальнику Генштаба Жукову или тому же Сталину и не возмущались снятию с истребителей радиостанций? Почему на Совещании ни один авиационный командир об этом не обмолвился? Ведь отсутствие связи на самолетах не давало им командовать своими частями и соединениями в воздухе! У меня нет другого ответа: потому и не возмущались, что без радиостанций могли не командовать в воздухе. По аналогии с общевойсковыми генералами, собрались сидеть в штабах на земле и посылать «в атаку» летчиков. Голубев не уделяет в своей книге и этому вопросу никакого внимания, но то, как командовали командиры полка до него и как командовал он – отличаются как день и ночь. Отбивая массированные налеты немцев, он всегда вылетал с полком и в воздухе командовал своими летчиками: на месте боя указывал, какой эскадрилье или группе атаковать бомбардировщики, какой связать боем истребители прикрытия, какой набрать высоту и атаковать сверху и т. д. Вот такие летающие полковники, как он, Покрышкин, Кожедуб и, кстати, Василий Сталин, и обеспечили в конце концов превосходство нашей авиации в воздухе над немцами.

Судя по всему, советские генералы только умно говорили, что победу делают все рода войск воедино, но не понимали этого. И не понимали это ни в каких вопросах. А ведь военный должен ясно представлять себе, как ведется бой. Возьмем, к примеру, артиллерию.

Есть орудия, из которых стреляют только тогда, когда враг виден в прицеле – противотанковые и зенитные пушки, небольшое количество легкой полевой артиллерии. Но самая мощная артиллерия стреляет с закрытых позиций, то есть сами орудия находятся в нескольких километрах от цели (сегодня – до 30–50 км). Наводят их на цель по расчетным данным.

Точно рассчитать невозможно, но даже если бы это было и так, существует масса факторов, отклоняющих снаряд. Поэтому, хотя сами орудия располагаются так, что их расчеты не видят противника, но его и разрывы своих снарядов обязаны видеть командиры батарей и дивизионов, которые находятся там, откуда цель видна, и которые корректируют огонь, как и командир танка корректирует огонь наводчика орудия. Делают командиры батарей это так: сначала дают стрелять одному своему орудию и по взрывам его снарядов исправляют наводку орудий всей батареи. А когда пристрелочные взрывы начинают ложиться рядом с целью, дают команду открыть огонь всем орудиям и уже десятками снарядов уничтожают ее.

Но это если они цель видят. Если в районе поля боя есть каланча, высокое здание или хотя бы холмик, с которого они могут заглянуть вглубь обороны противника.

Вот немецкий генерал Ф. Меллентин критикует наших генералов: «Они наступали на любую высоту и дрались за нее с огромным упорством, не придавая значения ее тактической ценности. Неоднократно случалось, что овладение такой высотой не диктовалось тактической необходимостью, но русские никогда не понимали этого и несли большие потери». (Кстати, а спросить Меллентина: что же тогда немцы защищали эту высоту, если она не представляла «тактической ценности»?). Ведь если советским генералам не взять высоту, то тогда некуда посадить артиллерийских корректировщиков и невозможно использовать с толком свою артиллерию. А в таких случаях артиллеристы вынуждены стрелять по площадям, фактически впустую расходуя боеприпасы.

Даже в 1943 году на Курской дуге, когда наши войска открыли по изготовившимся к наступлению немцам мощнейший артиллерийский огонь, они вели его не по конкретным танкам, ротам или автоколоннам, а по «местам предполагаемого скопления противника». Да, нанесли потери немцам, так как кое-где противник был там, где и предполагали. Но остальные-то снаряды…

А у Меллентина таких забот не было. Если он не знал, куда стрелять его артиллерии, то вызывал самолет-разведчик. (Уже по штатам 1939 года немецкие танковые дивизии обслуживали по 10 таких самолетов.) У немцев не было тухачевских, поэтому по их заказу чехи произвели, в общем-то, небольшое количество самолетов-корректировщиков FW-189 (846 ед.), но эту верткую проклятую «раму», вызывающую артиллерийский огонь немцев точно на головы наших отцов и дедов, помнят все ветераны войны.

Мы иногда хвалимся, что из 1 млн тонн стали делали в войну в десяток раз больше пушек, танков, снарядов и самолетов, чем Германия. Но ведь им под их тактику и выбор технического оснащения войск и не надо было больше, а на наших генералов с их архаической тактикой всех родов войск оружия и солдат надо было много-много.

Почему немцы с самого начала войны нашли и использовали эффективные приемы тактики, армейских и фронтовых операций, структуру своих частей и соединений, выбрали эффективное оружие, а генералы остальных армий с этим не справились?

Поразительно то, что немецкие генералы в своих мемуарах и не пытаются скрыть причины силы своей армии, но я, перечитав о той войне достаточно много отечественных и иностранных историков и военных, ни разу не встретил даже попыток обсудить то, что объясняют немцы. А такое невнимание к их объяснениям может быть только в случае, если немцы до сих пор остаются непонятыми. Понимаете, вопрос не в том, что именно немецкие генералы нашли, а ПОЧЕМУ они это нашли, а остальные нет, и почему даже тогда, когда немцы объясняют, то остальные не понимают?

Поэтому я должен заняться темой, которая будет очень трудной для понимания ввиду не только малого знакомства людей с тем, о чем я буду писать, но и устоявшихся формальных взглядов на то, о чем я буду писать. Приношу извинения, но я обязан об этом сказать хоть что-то, чтобы сформулировать выводы достаточно полно.

Формализм – это «соблюдение форм в ущерб содержанию». Каждый человек знает, что важна не форма, а содержание, но в жизни люди очень часто смотрят на формы, запоминают формы и уверены, что формы – это и есть содержание. (К сожалению, это главенствующий способ мышления, вбитый в головы все тем же современным образованием.) Практически тем же самым, что и формализм, является бюрократизм. Принятое в словарях определение бюрократизма – «пренебрежение к существу дела ради соблюдения формальностей». По смыслу к этим понятиям примыкает и доктринерство – тупое следование, но уже не формальностям, а некой теории. Однако все эти определения являются описанием формы, а не описанием их содержания. То есть определения этому типу человеческой деятельности (бюрократизму и формализму) давали бюрократы и формалисты. Почему я так думаю?

Потому что если люди действительно понимают содержание явления, то они находят и устанавливают альтернативное явление. К примеру, если «холодно» – это плохо, то «тепло» – это хорошо, если «мокро» – это плохо, то «сухо» – это хорошо, если «длинно» – это плохо, то «коротко» – это хорошо и т. д. Формализм и бюрократизм – это вид человеческой деятельности, и если такая деятельность – это плохо, то что хорошо? Неформализм и небюрократизм? А как это? Не соблюдать формы и формальности? Ну, к примеру, человек спит – отдыхает, отключив сознание. Это содержание сна, а форма сна (обычные условия) – человек лежит с закрытыми глазами. Так как будет выглядеть сон без формы? Отключить сознание и бегать? Если у деятельности или явления есть форма и формальности, то, значит, они нужны. Как без них?