Рождение волшебницы. Книга 1. Клад - Валентин Маслюков

И так чудно, неестественно звучал его слабый голосок, когда он пытался говорить вслух.

* * *

Между тем подступало новое испытание: Золотинка вытянулась, и этого невозможно было уже скрывать, обнаружилось, что она красавица.

– А ведь пора бы тебя… да… и приодеть, – озадаченно оглядывая девушку, кряхтел Поплева и подергивал себя за ухо, испытывая необходимость очувствоваться. На коленях его лежал раскрытый том «Хроники двенадцати врат». Глаза Поплевы, ставшие как будто мельче и острее от постоянного понуждения проникнуть в тайны волшебства, опустились на ободранные Золотинкины колени и загорелые икры, где по старым запекшимся ссадинам белели новые. В четырнадцать лет Золотинка все еще таскала короткие платьица и рубашки, единственным украшением которых служила завязанная рифовым узлом бечевка. И конечно, нельзя было поставить Золотинке в заслугу ловко перехваченный стан – не требовалось тут особых ухищрений.

– Посмотри-ка, – продолжал Поплева, с укоризной тыкая пальцем в точеные Золотинкины ноги, – посмотри-ка сюда. Леля, Шутиха, Мара – все твои сверстницы, а какие барышни – не узнаешь! Юбки по щиколотку, козловые башмачки, разрезные рукава, – завлекательно расписывал он, – в волосах кораллы – вот тебе ах! А ты? Разве хорошо?

– Хорошо, – отвечала Золотинка, улыбаясь какой-то особенной внутренней улыбкой – одними глазами.

Поплева и сам знал, что хорошо, – спорить не приходилось. Он только вздыхал сокрушенно и подергивал ухо, напоминая себе о бдительности: нельзя было идти у Золотинки на поводу.

– И потом, – продолжала она, почесывая шершавой ступней голень левой ноги, – как же в трех юбках с разрезами прыгать в море? Это ж понятно – визгу не оберешься. В юбках-то. Хорошо будет, если я каждый раз визжать стану, прежде чем прыгнуть с реи?

– Вот что, малышка, ты это брось. Надо покумекать, – настаивал Поплева. – Ты взрослая девушка.

– Что за радость? – воскликнула она вдруг со всей силой искренности. – Что за радость-то быть взрослой?

– Это как? – вынужден был изобразить удивление Поплева.

– Разве обязательно нужно становиться взрослой? Давай я останусь маленькой, хочешь?

Поплева тяжко закряхтел, подвинул на коленях книгу и даже, вероятно непредумышленно, глянул в нее одним глазком, рассчитывая, может быть, вычитать какую-нибудь подходящую к случаю мудрость. Однако пришлось ему на этот раз обходится собственным разумением. Он сказал, делано возбуждаясь:

– А что, разве плохо, когда парни… хорошие ведь парни есть, стоящие и ремесло на руках… и добрый… Разве плохо, когда парни на тебя заглядываются? Всякой девушке лестно.

– Они и так заглядываются, – скривила губы Золотинка. – Если я сделаю себе настоящее платье с разрезами да наверчу в волосы алые ленты, вот с такими концами, до пояса – они станут заглядываться еще больше. А зачем?

– Зачем? – бестолково повторил Поплева, некстати краснея.

– Я слышала, – сказала Золотинка, двинув бровями; пальцы бегло сплелись, – слышала, благородные мужи не о том заботятся, что люди их не знают, а том лишь, что они не знают людей.

– Научил! – протяжно вздохнул Поплева, оглядывая благородного мужа в платьице выше колен, так ловко схваченном льняной бечевкой.

Но что же имел Поплева против совокупной мудрости благородных мужей? Золотинка, если ее раззадорить, часами могла наводить на собеседника полчища благородных мужей, припоминая большие куски из «Речей царств». Слишком многое было упрятано за чистым девичьим лбом. «К добру ли только?» – думал Поплева, и робость охватывала его перед этим поразительным творением природы – Золотинкой. «Кто же это вырос у нас под боком? Кто? И что за вину приняли мы на себя с Тучкой, такое вот взрастив? Разве это судила мать своей крошке, перед тем как сгинула, несчастная, в морской пучине?» – И он вздыхал от сердца, еще круче заматывая в кулак бороду.

– Поплева, милый, не надо меня гнать! Не гоните меня от себя! – переменилась лицом Золотинка, проворно скинула руководство по волшебству и сама устроилась на коленях вместо книги, обхватила названного отца гибкими руками и прильнула.

Сердце Поплевы гулко билось, он держал девочку в необыкновенно бережных, нежных, как дуновение, объятиях.

– Пусть я буду маленькой, ладно? – шептала Золотинка.

Дыхание пресеклось, невразумительный жалкий звук застрял у Поплевы в горле, да и того не мог он извлечь из себя. Он заморгал.

Целуя Поплеву, чувствовала Золотинка стеснение названного отца, трепет, который он испытывал при естественном, родственном прикосновении. И она подмечала уже не раз особенную, не похожую ни на что прежнее, какую-то изысканную учтивость, которая стала проявляться в отношении братьев к своей девочке. Испытывала она затаенную гордость, трепетала сама… и с горестью сознавала, что прежнее что-то утрачено. Можно ли было вернуть прежнюю, не замутненную близость возвращением в детство?

Что ж было делать – на корабельном дворе Золотинку окликали «красотка»! Пробовала Золотинка огрызаться – выходил из этого только стыд и срам. Золотинка хмурилась и кусала губы, не сознавая даже, как беззащитна она в своей нешуточной запальчивости: эти шелковистые брови – хмуро сведенные, эти губы – закушенные до пунцовой яри, эти чудесные глаза – строго сощуренные. И это юное, одухотворенное силой натуры и чувства, прекрасное каждый раз по-новому, новой изменчивой прелестью лицо…

Что же вы хотите от бедных мастеровых? И много ли могла помочь тут Золотинке мудрость благородных мужей, совокупленная в такой бесценной скарбнице, как «Речи царств»? Парни Корабельной слободы книг не читали и вообще не умели грамоте.

Да, и вот еще что: тут была замешана гордость. Представился Золотинке случай усвоить разницу между красоткой и красавицей. Красавицу она однажды видела. И тогда уже поняла, посмотрев, что такое красавица, что стремится к хлопотливой славе первой красотки Корабельной слободы нет никакого смысла.

Красавица прибыла боком на крупе лошади за спиной кавалера. Высокий тонконогий конь тяжеловато приплясывал под двойной ношей – чудно перезванивали увязанные в сбрую бубенцы. На серебряный их перезвон сбегались дети. И останавливались, не добежав, стояли, разиня рот, перед светозарным чудом. Простолюдины снимали шляпы и кланялись.

Темно-зеленое бархатное платье владетельной красавицы, искусно разрезанное по рукавам, по подолу и корсажу походило на небрежно перехваченный кое-где ворох лент. Или, может быть, на зеленую чашечку бутона, которая тщетно пытается удержать в себе распускающийся цветок – в бесчисленных разрезах платья пенилось благоуханное белье.

Жадный взгляд не поспевал схватить многое, Золотинка выхватывала взором унизанные кольцами руки и между тем пыталась сообразить, откуда этот ровный румянец на необыкновенно белых, словно оттертых пемзой и налощенных щеках. И уж никак невозможно было постичь прихотливое переплетение туго вросших в узел волос жемчужных нитей, золотых цепочек, драгоценных брошей и камней.