След тигра - Андрей Воронин

Видимо, несмотря на принятое им вечером лекарство, бессонная ночь не прошла для Глеба даром, и в первый момент ему померещилось черт знает что. Сразу же вспомнился ночной разговор с Горобец и ее слова о том, что рассказанная покойным проводником страшная сказка могла соответствовать действительности в гораздо большей степени, чем все они поначалу решили. Потом в голову пришел добрый старый Эдгар Аллан По и в особенности его рассказы, посвященные адским мукам людей, погребенных заживо.

Короче говоря, в первое мгновение Глебу показалось, что вчера они совершили ужасную ошибку, закопав под сухим деревом живого человека. И вот теперь человек этот выбрался из своей неглубокой могилы, как-то добрел до лагеря, невзирая на ужасную рану в животе, и стоял в кустах неподалеку от шалаша, решая, как лучше наказать своих спутников за то, что они с ним сотворили…

— К чертям собачьим, — хрипло проговорил Глеб.

Никакого Гриши в кустах, разумеется, не было. Зато его голова, аккуратно отделенная от тела, торчала на каком-то суку, повернув к Глебу иссиня-бледное, испачканное могильной землей лицо с закрытыми глазами. Ночной дождик размыл набившуюся в глазницы землю, исчертил мертвое лицо темными потеками, и казалось, что Гриша плачет грязью.

Картина была жуткая, но тому, кто ее создавал, этого показалось мало. Неизвестный творец приоткрыл Грише рот и вытащил наружу бледный синеватый язык. Казалось, мертвая голова дразнится, безмолвно говоря: что, съели? Съел, специальный агент? Помогли тебе твои секретные пилюли как мертвому припарка…

При виде этого зрелища в голову Глебу пришло полузабытое ввиду редкого употребления слово: кощунство. Это оно и было — кощунство в полный рост. Это был вызов, насмешка и предупреждение: вот что со всеми вами будет, если не уберетесь.

Глеб тряхнул головой, прогоняя остатки мистической жути, которой веяло от этого кощунственного украшения, с силой провел по лицу рукавом куртки и хрипло, вслух, очень надеясь, что тот, к кому обращены его слова, сейчас находится поблизости и отлично его слышит, сказал:

— Ну все, сволочь. Ты доигрался. Не надо было тебе этого делать. А теперь я отсюда не уйду, пока твои яйца не будут болтаться на каком-нибудь суку рядом с твоей тупой башкой. Имей это в виду, мразь.

Он подумал, что, наверное, выглядит очень глупо, стоя на лесной поляне и разговаривая с насаженной на сук мертвой головой. Обычно такого за ним не водилось, и сейчас это было, очевидно, что-то вроде истерики, однако, сказав то, что хотел сказать, Глеб почувствовал себя намного лучше. Ярость и страх в душе улеглись, он остыл и снова мог рассуждать спокойно и логично, как всегда.

Впрочем, рассуждать тут было не о чем. «Надо же, как я облажался, — думал Глеб, привычным жестом убирая в кобуру „глок“, который за последние несколько часов словно приобрел свободу воли и то и дело сам, незаметно для Глеба Сиверова, оказывался у него в руке. — Даже не подозревал, что могу так позорно, как приготовишка, облажаться на глазах у пораженной публики. Затеял какое-то секретное расследование, версии строил, дурак, а на самом деле все просто, как рогатина: где-то поблизости бродит человек, который бродить не должен — ни поблизости, ни где бы то ни было еще. Лежать он должен, а не бродить, и я его уложу. Ох, как я его уложу! Никого еще не укладывал с таким удовольствием… И плевать мне, кто он такой — начальник пропавшей экспедиции, тигр-оборотень, сумасшедший или браконьер, выдающий себя за сумасшедшего. Е-мое, я же сам не далее как сегодня ночью толковал Горобец про „бритву Оккама“! Не надо ничего усложнять, не надо ломать себе голову над вопросами, ответы на которые не имеют ни малейшего практического значения! Этот гад, кто бы он ни был, вполне материален. Это раз. Этот гад не кто-то из нас троих, потому что сегодня ночью я не спал и знаю, что из лагеря никто не отлучался. Это два. И три — этот гад ходит по земле, оставляет следы, и где-то поблизости, скорее всего на Каменном ручье, у него есть логово. Вот и все, что мне нужно знать, — всего-то навсего три пункта. Остальное — шелуха, с которой можно будет разобраться потом, на досуге, когда я прикончу этого ублюдка».

— Эй, секьюрити, ты с кем тут лаешься? — послышался хриплый со сна голос Тянитолкая.

Глеб медленно повернул голову и увидел своего тезку, стоящего на четвереньках в треугольном проеме, образованном наклонными стенками шалаша. Передняя часть Глеба Петровича Жукова примерно по пояс торчала снаружи, а задняя оставалась в шалаше, и на ней все еще красовался до половины расстегнутый спальник.

— Это что, — благодушно продолжал неожиданно разговорившийся Тянитолкай, — у вас, в ФСБ, такая психологическая зарядка — типа как у хоккеистов перед матчем? Или ты таким манером Богу молишься? Ну, чего молчишь-то? А может, у тебя крыша съехала от нервного напряжения? Я читал, у вас, у чекистов, паранойя и шизофрения — профессиональные заболевания…

Глеб продолжал молчать. Тянитолкай на четвереньках выполз из шалаша, пару раз взбрыкнул ногами, стряхивая спальник, сел на землю, нашарил в шалаше ботинки и принялся обуваться. В зубах у него уже торчала неизменная папироса, и Глеб, как всегда, не заметил, откуда она взялась. С утра Тянитолкая почему-то явно тянуло поговорить.

— А вообще-то, я тебя понимаю, — бубнил он, затягивая шнурки высоких армейских ботинок. — У меня самого от всех этих дел крыша начинает съезжать. Пару дней назад нас шестеро было, а теперь всего трое. Если так дальше пойдет, скоро мы и впрямь Григорию, земля ему пухом, завидовать будем. Его-то хоть не сожрали…

— Ты так думаешь? — сквозь зубы спросил Глеб. Мертвая голова по-прежнему торчала на суку в каких-нибудь трех метрах от разглагольствующего Тянитолкая. Смотреть на нее не хотелось, а не смотреть было трудно.

— Чего? — переспросил Тянитолкай. — А чего тут думать? Мы же вместе его хоронили…

Он закончил обуваться, встал, достал из кармана спички, повернул голову и увидел то, на что уже некоторое время неотрывно смотрел Глеб. Незакуренная папироса повисла у Тянитолкая на нижней губе, когда у него упала челюсть.

— Ну, семь-восемь, — непонятно пробормотал Тянитолкай, повернулся к страшному сюрпризу спиной и решительно полез обратно в шалаш. В дверях он столкнулся с заспанной Горобец.

— Ты куда, Глеб Петрович? — спросила та, протирая глаза.

— Куда-куда… На Кудыкину гору! — злобно ответил Тянитолкай. — К чертям собачьим отсюда! Ничего я больше не хочу, ничего мне уже не надо…

— Да что, в конце концов, случилось? — хорошо знакомым Глебу металлическим, начальственным голосом осведомилась Горобец. — Что это за истерика, Жуков? Дайте мне, наконец, выбраться отсюда, что вы претесь на меня?! Тянитолкай замолчал и задним ходом выполз из шалаша.

— Выбраться — это пожалуйста, — сказал он со зловещим спокойствием. — Это сколько угодно. Из шалаша выбраться — не фокус. А вот из какого другого места — это уж как получится… Горобец вылезла наружу, торопливо обулась и встала.

— А теперь объясни мне, что происходит, — обратилась она к Тянитолкаю. — Какая муха тебя укусила?