Сломанные куклы - Джеймс Кэрол

– А теперь мы будем ждать.

Когда я вошел в диспетчерскую, никто даже не поднял голову в мою сторону – настолько все были заняты телефонными разговорами. Со всех сторон доносились обрывки диалогов: бесконечные «да, сэр» и «да, мэм» перемежались с «можете сказать, что именно вы видели?». К безусловному минусу пресс-конференции относилось то, что большое число граждан считали нужным сообщить информацию, основная часть которой после проверки оказывалась бесполезной.

На стене у двери находилась фотогалерея. C пяти фотографий в верхнем ряду беззаботно улыбались пять женщин, а в нижнем ряду у четверых из них был уже стеклянный взгляд.

Кто-то заменил дубликатами оригинальные фотографии, которые были у меня. Ничего не изменилось – на снимках у жертв по-прежнему были распухшие глаза, обмякшие лица, выцветший взгляд. Казалось, что полицейский фотограф умудрился усугубить пустоту этих взглядов своими кадрами. Я посмотрел на пустое место под портретом Рэйчел Моррис. Я мог себе представить, через что она проходила сейчас, в каком ужасе, агонии, неизвестности пребывала. Неизвестность была хуже всего, когда ты не знаешь, что случится дальше.

Устоявшиеся привычки, рутина, предсказуемость помогают людям проживать день за днем свои жизни, а если убрать заведенный порядок, начнется хаос. Все, что для Рэйчел было стабильным и реальным, вдруг исчезло, и ей пришлось жить в совершенно новом мире, в котором она ни на что не могла влиять. Абсолютно все жизненные аспекты – когда ей спать, когда есть, что делать и что носить – теперь контролировались ее мучителями. Все, что составляло ее индивидуальность, постепенно будут стирать до тех пор, пока она не превратится в сломанную куклу. Это и есть психологический эквивалент лоботомии.

Сара Флайт, жертва номер один, пробыла в плену четыре месяца. Маргарет Смит, жертва номер два, – два месяца. Кэролайн Брент, третья жертва, – три месяца. Патрисию Мэйнард продержали три с половиной месяца. Меня смущали эти временные промежутки, потому что они казались лишенными логики. А у таких маньяков случайностей не бывает.

Было бы логично, если бы первая жертва была отпущена раньше, чем последующие, потому что на первой девушке маньяк отыгрывает фантазии, которые он лелеял долгие годы. С ней он экспериментирует, неизбежно совершает ошибки, в какие-то моменты даже впадает в панику. Поневоле он суетится и стремится избавиться от жертвы быстрее, чем ему хотелось бы. Много чего он делает не так и обещает себе, что в следующий раз он все сделает правильно.

Одно можно было сказать наверняка: следующему разу – быть. Он пересек черту, и назад возврата нет. По мере того, как он смелел, как развивались его фантазии, а руки приобретали навык, срок пленения, по идее, должен был увеличиваться. Маньяк больше не торопится, наслаждается возможностью претворять в жизнь свои извращенные мечты, погружаться в них и оставаться там как можно дольше.

Но на практике первая жертва оставалась в плену дольше остальных. Даже моя гипотеза о существовании экспериментальных жертв все равно ничего не объясняла. Логика просто не вырисовывалась. С каждой жертвой должно было произойти что-то такое, что заставило бы его решить, что время для лоботомии пришло. Должен быть какой-то спусковой крючок. За каждым действием хорошо организованного преступника всегда стоит некая причина, всегда есть глубинная логика. Нужно было только ее найти.

Сломанные куклы. Я все время думал о том, что, возможно, доминирующий член пары удерживал жертв до того момента, пока ему не удавалось сломить их дух. Как только это происходило, они становились ему не нужны. Он был садистом, и отсутствие желанной реакции означало, что пришло время следующей жертвы. Теория казалась вполне рабочей. Она не объясняла, почему он лоботомировал жертв, но зато объясняла разницу в сроках – у всех ведь разный болевой порог. Также появлялось объяснение тому, почему Сару Флайт держали дольше всех. В самом начале он был еще не уверен в себе, он перестраховывался и осторожничал.

Я перевел взгляд на карту Лондона и попытался найти какую-то логику и здесь, но ничего не выходило. Зеленые кнопки указывали места, где жертв видели в последний раз, а красные – точки, где жертв находили. Красная кнопка в Сент-Олбансе была исключением из правила. Я и люблю, и ненавижу исключения. Люблю, потому что они означают, что маньяк вышел из зоны комфорта. Ненавижу – по той же причине. И это исключение становится полезным, только если получится понять, почему преступник решил выйти из этой зоны.

Одну из зеленых кнопок передвинули после брифинга, на котором я давал поисковый портрет преступника. Люди Хэтчера обошли бары в самых фешенебельных районах Лондона, показали фотографии и поговорили с работниками заведений. Пока у них получилось напасть на один след. Сару Флайт в последний раз видели в баре в Челси. Бармен увидел снимок и вспомнил, что видел Сару, она была одна и, по его ощущению, ее кавалер не пришел. Все как у Рэйчел Моррис. Это была хорошая новость, потому что она подтверждала описанный мною механизм похищений. К плохим новостям можно было по-прежнему отнести отсутствие следов тренировочных жертв маньяка, а также то, что, несмотря на большое количество людей, отчисленных из мединститутов, не удавалось найти никого, кто подходил бы под мое описание.

Я был настолько поглощен картой, что не услышал, как сзади подошла Темплтон. Ее выдали духи. Она переоделась, и вместо формы на ней теперь были джинсы и блузка. Выражение лица было нейтральным – любой игрок в покер позавидовал бы. Она интриговала меня, потому что я не мог понять, что у нее было на уме.

– Как дела? – спросила она.

Голос был так же нейтрален, как и выражение лица. В нем не было ни единой подсказки, ничего, что выдавало бы ее настроение.

– Самое время сделать перерыв.

– Перерыв?

– Да, он наступает в каждом расследовании. Все, что можно было сделать, либо уже сделано, либо делается. Мы отлично поработали.

– Всегда можно сделать больше.

Я кивнул на карту, фотографии, исписанную доску.

– Если ты видишь что-то, чего не вижу я, скажи.

Темплтон какое-то время смотрела на доску и признала:

– Нет, ничего не вижу.

Я тоже смотрел на карту, но не мог увидеть никаких новых закономерностей. Мысль, что мы могли что-то пропустить, не покидала меня. Период затишья в расследовании всегда проходит у меня в бесконечных сомнениях. Действительно ли сделано все возможное? Точно ли не осталось никаких белых пятен? Бездействие всегда дается мне очень тяжело. Если бы мы жили в идеальном мире, у Хэтчера были бы неограниченные возможности и расследование продвигалось бы гораздо быстрее. Но в реальном мире в каждом деле приходилось делать перерыв, а иногда и несколько.

– Ты когда-нибудь должна будешь меня простить, – сказал я Темплтон.

– Я уже тебя простила.

– Глядя на тебя, этого не скажешь, – сказал я и посмотрел на нее.

– Да, я была очень зла на тебя, Уинтер, но это в прошлом. Отличная была идея с пресс-конференцией.