С Ермаком на Сибирь (сборник) - Петр Краснов

– А все-таки – бука, – кинула она ему и легко впорхнула в свою комнату.

Долго в эту ночь не мог заснуть на своей узкой и жесткой походной койке Иван Павлович. Уж очень не нравилось ему все это приключение. Романом каким-то веяло. Точно у Фенимора Купера или Майн Рида, а ведь он человек положительный и серьезный. Бабья этого не любит и никак не переносит. Явилась сюда. Черт ее знает, с какими намерениями. Может быть, просто авантюристка и женить на себе думает.

«Не похоже, впрочем. Чем я ей дался? Я думаю, она в России жениха легче нашла бы. Красивая, слов нет. Стройная. Одни волосы чего стоят. Брови. Поступь какая! Ножки, ручки! Настоящая низовая казачка.

Ну и тем хуже. Наваждение дьявольское, да и только. Желает путешествовать. Открытия делать. Пржевальский в юбке. Тьфу ты, пропасть! Ведь додумаются эти бабы… Начиталась, поди, книг. Эмансипация, равноправие. Драть ее некому было. Мать-то ее умерла, она еще маленькой была, а отец в ней души не чаял, все ей позволял. Лошадей арканом накидывала. С нее станет».

И только под утро заснул Иван Павлович и проспал потому утреннюю зорю и волшебный восход солнца за Кольджатскими горами.

А Фанни достала из одного из своих сундуков чистые простыни, постелила их, надела на подушки свои холодные наволочки, быстро разделась, юркнула под теплое одеяло и заснула глубоким сном усталого физически человека, довольного собой, уснула тем крепким и волшебным сном, который дает холод ночи на высоких горах.

Она проснулась тогда, когда пурпуровая полоса загорелась на востоке, и, накинув туфли и легкий халат, бросилась на веранду любоваться восходом.

И опять вершина Хан-Тенгри показалась на полчаса из-за туч. Но теперь она была не серебряная, играющая томными красками опала, а розовая, прозрачная, воздушная, как облако. И долго Фанни не понимала, что висит это в небе, точно роза необъятной величины. Облако или гора? И когда догадалась, что это гора, то почему-то дивная радость сжала счастьем ее сердце, и она тихо засмеялась. Засмеялась приветом великому Божьему миру. Засмеялась и солнцу, и этой горе, подножию Божьего трона.

А когда солнце пустилось в свой путь и яркие краски побледнели, она, вся продрогшая и освеженная на утреннем холодке, прошла в свою комнату, разделась, растерлась мохнатым полотенцем, оделась в легкую шерстяную блузу с мужским галстуком, зашпиленным брошкой, сделанной из подковного ухналя, в синюю юбку, надела желтые американские ботинки на шнурках с двойной толстой подошвой, стянулась ремешком, застегнутым широкой кавказской пряжкой из серебра с чернью, убрала свои волосы в модную прическу и, не похожая уже на мальчика, занялась с калмыком и Запеваловым хозяйством.

Из недр ее сундуков был извлечен круглый медный самоварчик, фарфоровый голландский чайник, чашка, ситечко, ложки, она достала свое печенье и английское варенье-мармелад. Явилась скатерть с зелеными полосами блеклого цвета и бахромой по краям, салфеточки, тарелочки, хрустальная сахарница, вазочки для цветов, и, когда в девятом часу на веранде появился Иван Павлович, он не узнал своего чайного стола.

Самовар пыхтел и пускал клубы белого пара, напевая песню о России, в порядке на скатерти стоял утренний чай, а в вазочке торчали ветки желтых цветов дикого барбариса, синие ирисы, сухоцветы, и красивый прошлогодний репейник красовался среди белых и нежных анемонов.

И откуда она успела достать все это?

– Как спали, Феодосия Николаевна?

Фанни ему погрозила кулачком на это торжественное название, и опять, несмотря на юбку, на прядки вьющихся волос, красивыми локонами набегавшими на лоб, перед Иваном Павловичем был задорный забияка-мальчишка и вечный спорщик.

Она, как хозяйка, уселась за самовар, и даже мрачный Запевалов любовался ею, как она распоряжалась за чайным столом.

– Кто у вас ведет хозяйство, дядя Ваня? – спросила она, намазывая сухарик печенья вареньем и аппетитно отправляя его себе в рот.

Иван Павлович даже не понял. Какое хозяйство у постового офицера? Борщ из котла. Иногда денщик на второе сжарит или сварит что-либо. Баранью ногу, убитого фазана или утку, козлятину или кабана. Хлеб привозят из полка, из хлебопекарни. Так же и чай, и сахар, и рис… Только ром, который он любит подливать в чай, составляет его хозяйство и заботу.

– Но вы могли бы иметь молоко, масло, – сказала Фанни, когда Иван Павлович рассказал, как идет у него хозяйство. – Можно приготовить и наше донское кислое молоко, и каймак…

– Откуда?

– Я достану, – и опять самонадеянный мальчишка-озорник глядел на него из-под упрямых локонов хорошенькой барышни. – Можно будет сегодня попросить у вас взять лошадь для Царанки? Он поедет по моим делам.

– Какие у вас дела?

– Я хочу наладить вам хозяйство. Мне нужны лошади для моих разведок. Я надеюсь найти золото, застолбить участок.

– Что же, сами мыть думаете? Шурфовать? – насмешливо сказал Иван Павлович.

– Там увидим. Может быть, и продам участок, если найду выгодного покупателя.

– Здесь нет золота.

– А я найду.

– Да для чего оно вам?

– Я хочу быть богатой. Богатство дает свободу. Я могу тогда поехать, куда хочу. Буду путешествовать.

– Скажите пожалуйста. Если бы это было так легко и просто, многие бы разбогатели.

– У меня счастливое будущее.

– Цыганка вам это нагадала?

– Нет. Хиромантка. По руке. Я верю в хиромантию.

Задорный мальчишка стоял перед ним. Он протягивал ему свои маленькие ладони и говорил, задыхаясь от торопливости. Маленькие ручки были перед лицом, каштановый локон щекотал щеку, и свежий запах молодой девушки пьянил его.

– Вот это – линия жизни. Видите, какая она глубокая и четкая. А вот сколько маленьких линий ее пересекают. Это – приключения и опасности, это – перемена места, это – путешествия.

Близко-близко сверкали темные в серо-синем ободке задорные глаза, виден был нежный пушок, покрывавший щеки, и румянец под ним.

И жар охватывал Ивана Павловича.

«Неужели власть женщины так сильна, – думал он, – неужели и я, равнодушный к ее обаянию, так просто паду и низринусь в пучину любви?»

Но она уже отошла от него. Ее внимание отвлек орел, паривший над домом и тень от которого странным иероглифом ползала по песку перед верандой.

– Это орел? – восхищенно, и, как ребенок, кладя палец в рот, спросила Фанни.

– Беркут, – отвечал Иван Павлович.

– Можно убить его?

– Попробуйте. Это не так легко.

– Я? – глаза у Фанни разгорелись, и опять задорный мальчишка, в синей шерстяной юбке, стоял перед ним.

Фанни схватила свою винтовку, приложилась и выстрелила. Орел сделал быстрый круг, поднялся выше и продолжал парить.