Укрытие - Трецца Адзопарди

Когда я родилась, меня положили в этот сундук.

* * *

Я отправилась в путь в среду днем, когда получила от социальных служб письмо, где сообщалось, что моя мать умерла. Я положила в сумку смену белья и две странички из библиотечного телефонного справочника — там были перечислены все Гаучи Кардиффа. Похороны были назначены на утро пятницы. Я не знала ничего, и мне нужно было время. Я представила всех своих сестер, состарила их, наделила семьями, проиграла в уме их жизни. Селеста, Марина, Роза, Фрэн, Люка — скользкие, как новая колода карт. Мы никогда не поддерживали связь: не знаю уж, по чьей инициативе. К тому времени, когда я пошла в новую школу, я уже была единственным ребенком. У моих подруг были братья и сестры, а у меня сны: вот Люка с Розой надо мной издеваются, а вот Селеста — холодная и далекая, я даже лица ее никогда толком не могла разглядеть. Просыпалась я спеленатая, потная, задыхающаяся. Со временем кошмары ушли, осталась только Фрэн, какой я ее помнила: стоит ссутулившись в предутреннем свете и молча складывает одеяло.

Вся остальная колода тоже казалась далекой — отец, Сальваторе, Джо Медора. Валет, джокер, король. В последний раз я видела отца в вечер Селестиной свадьбы. И наверняка знала лишь одно: я больше никогда не увижу маму.

Внизу мерцал в неровном свете Кардифф. В лучах заходящего солнца кипели оранжевыми клубами облака, и воздух был после дождя влажным и чистым. Я не была готова к таким краскам. Прежде все было серым: тусклый перламутровый глянец, свинцовые дома, вонь речушки — как уголь на ветру. Были пронизывающе-острые моменты: походы на пирс глядеть, как причаливает корабль, один раз — в цирк, бесконечно много раз — в больницу, а еще вечерние поездки к Карлотте на дребезжащем трамвае: сидишь тихонечко и смотришь, как мама спорит с кондуктором о плате за проезд. Встречались люди, которых маме приходилось избегать, и мы искали укрытие в проулках и подворотнях, где она, глядя на меня, прижимала палец к губам. Мы стояли, прижавшись друг к другу, и ждали, пока опасность минует. А все прочее затянуто пеленой времени.

Теперь же город стал деловым, подтянутым, целенаправленным. В очереди на такси какая-то женщина оттолкнула меня и пролезла вперед. Я молча отступила в сторону и ждала реакции окружающих — будто я маленькая девочка, будто взрослая я осталась в Ноттингеме, где все хорошо и спокойно.

Будешь здесь стоять, вообще такси не дождешься! Давай сюда, красавица! — крикнул с той стороны улицы водитель такси-малолитражки, решивший перехватить клиента. Он был в клетчатой кепке и белой майке — на два размера меньше, с нарисованным на ней ковбойским сапогом. Под тонким трикотажем — примятый куст кудрявых волос, как набивка старого дивана. Хмурясь и улыбаясь одновременно, он усадил меня на заднее сиденье.

И куда ты меня потащишь? — пошутил он.

Я сообщила ему, куда мне надо.

Ты ничего не путаешь? В той стороне ведь всё снесли.

Моя мама там живет до сих пор, сказала я.

Он навел справки по рации.

Попробуем подъехать поближе, пообещал он.

Мы тащились по забитой машинами Сент-Мэри-стрит. Заметив просвет, он свернул на еще пустое новое шоссе. Из окошка я видела свежий черный гудрон, ослепительно белую разметку, ленту дорожных конусов. Молодые деревца у дороги трепетали в вечернем свете. По пути водитель показывал мне достопримечательности.

Вон там, справа, — оптовая ярмарка… Еще минута, и покажется Бьют. Здесь таких чудес понастроили. Вот какая у нас биржа — загляденье!

Я опустила стекло, запахло пеплом, а потом потянуло солью. Запах, который я знала и забыла: запах прилива, кожа возлюбленного, солоноватая на вкус. Вдалеке дергался заводной игрушкой экскаватор, ослепительно желтый на фоне поблескивающего моря. Крохотные чайки как клочки бумаги трепыхались на ветру: видно, там что-то копали.

Мы свернули со строящегося шоссе в жилые районы, проехали квартал, другой, запах соли ушел, и слышался только хруст кирпича. Небо между крышами было низким и тяжелым. Такси ползло еле-еле.

Это все обречено, сказал он.

Я искала взглядом людей. На углу стояли две девчонки, руки в рукава; бледненький малыш в одном только красном пуловере выскочил из двери дома, а вслед ему несся крик другого. Водитель остановился у тротуара.

Ближе не подъехать — разве что кругом.

Ничего, и так хорошо, сказала я. Но хорошо не было: я думала о тех, кто, быть может, до сих пор здесь, — о Еве, о семействе Рили из соседнего дома, о Джексонах. Наверное, водитель прав, и скоро на этом месте будут одни развалины. Он взялся за ручку моей сумки, вытащил ее. Протянул мне карточку — «Такси Карла» — и улыбнулся.

Понадобится куда, звоните, сказал он.

Заморосил дождик — мелкий, и не поймешь, то ли дождь, то ли туман: совсем как прежде.

Я пыталась сообразить. Там, где некогда была лавка Эвансов, выросли приземистые коттеджи желтого кирпича. За ними — четкие контуры гостиничного комплекса, недостроенная автостоянка, балка, болтающаяся на стрелке крана. Улицы словно вымерли, окна разбиты, двери заколочены. Табличка с надписью «Лауден-плейс» забрызгана золотой и зеленой краской из баллончика. В конце проулка была раньше Площадь, но теперь я увидела только помятые ворота гаражей, фонарь, из которого выпотрошенными кишками торчали провода, и лошадь, пасущуюся на клочке куцей травы. Я шагнула к ней, протянула руку. Мы глядели друг другу в глаза, но тут она отпрянула в сторону — насколько позволяла веревка. Из верхнего окна типового дома послышался крик:

Эй, вы! Не троньте ее!

Голос был детский. Из окна высунулся мальчишка лет восьми.

Да я ничего не делаю, сказала я.

Давай вали отсюда! Шлюха!

Бежать мне не хотелось. За угол, по проулку, на Ходжес-роу. На двери дома номер два — маминого дома и моего — слой грязи. Она потемнела от дождя. Шторы в столовой расходились посередине. Там никого не было.

А тупик по-прежнему заканчивался стеной. На обочине стояла машина, упершись капотом в дверь последнего дома. Ева жила в среднем доме. Я постучала, подождала, присев на корточки, приоткрыла щель почтового ящика. Внутри было темно и пусто, только из комнаты в конце коридора сочился свет. Дверь была занавешена куском зеленого брезента, похожего на поникший флаг. Из-под него выглядывала пара ног. Я прижалась ртом к щели и крикнула:

Ева! Мистер Амиль!

Ноги исчезли.

Я дочка миссис Гаучи! — крикнула я. Мне нужен ключ!

Но шагов не послышалось, цепочка не звякнула. Я снова нагнулась посмотреть и увидела, что ноги снова замерли в дверном проеме.

В окне дома Джексонов стояла картонка, на которой была изображена немецкая овчарка с высунутым языком. «Здесь живу я!» — гласила она. Я нажала на звонок, но он молчал, только на грязной кнопке остался след моего пальца. Одно из верхних окон было заколочено, другое разбито — в нем болтался кусок серой сетки.