Счастливая странница - Марио Пьюзо

Он всегда веселил их шутками и историями о железной дороге, он знал все сплетни о семьях с Десятой авеню. В его присутствии Октавия и Лючия Санта приободрялись и не ворчали на детей.

Джино заметил, что Луиза толстеет, а голова ее делается меньше.

– Ага, – рассказывал Ларри, – Panettiere лишился на фондовой бирже десяти тысяч долларов, кое-какие деньги пропали у него в банке, но ему все равно не приходится тужить – ведь у него магазин.

Многие на авеню потеряли деньги. Благодари бога за свою бедность, ма.

Октавия с матерью улыбнулись друг другу. Их деньги были секретом от остальных; кроме того, они доверили сбережения не банку, а почте. Лючия Санта сказала Луизе:

– Ешь больше, тебе надо поддерживать силы. – Она забрала с тарелки Ларри большой кусок говядины и отдала его Луизе. – Animale, – сказала она Ларри, – ты и так силен как бык. Ешь спагетти, а мясо уступи жене.

На лице девушки появилось странное, довольное выражение. Она была воплощением спокойствия, она редко говорила, но сейчас она скромно молвила:

– Спасибо, мама.

Джино с Винсентом переглянулись. Что-то тут не так. Уж они-то знали свою мать: она неискренна, на самом деле она недолюбливает невестку, а та произнесла слова благодарности слишком горестным тоном.

Ларри улыбнулся братьям и подмигнул им. Зачерпнув ложкой соус, он удивленно воскликнул:

– Посмотрите-ка на тараканов на стене!

Это была старая игра: так он воровал по субботам жареную картошку у них с тарелок. Джино с Винни и не подумали оборачиваться, но наивная Луиза повернула голову. Ларри воспользовался этим, подцепил кусок говядины, откусил от него и поспешно положил обратно. Дети рассмеялись, но Луиза, поняв, что ее провели, расплакалась. Все очень удивились.

– Брось, – стал утешать ее Ларри, – это старая шутка нашего семейства. Просто баловство, ничего больше.

Мать с Октавией поддакнули, тоже сжалившись над ней. Однако Октавия опрометчиво произнесла:

– Не трогай ее, когда она в таком настроении, Ларри.

– Луиза, твой муж – зверь, и игры у него зверские, – сказала мать. – В следующий раз возьми да плесни ему в лицо горячего соусу.

Но Луиза вскочила из-за стола и бросилась к себе в квартиру.

– Лоренцо, ступай за ней и отнеси ей еды, – распорядилась Лючия Санта.

Лари сложил руки на груди.

– И не подумаю, – заявил он и снова принялся за спагетти. Все примолкли.

Наконец-то Джино удалось вставить словечко:

– Джои Бианко потерял двести тринадцать долларов, вложенных в банк, а его отец – целых пять тысяч.

На лице матери появилось выражение угрюмого торжества. У нее был такой же вид несколько минут назад, когда она услыхала о бедах Panettiere. Но потом Джино поведал, как дядюшка Паскуале напился, и выражение на лице матери изменилось, она удрученно произнесла:

– Даже умные люди беззащитны в этом мире – вот как обстоит дело.

Они с Октавией обменялись понимающими взглядами. Им повезло: они по чистому наитию открыли почтовый счет. Просто они постеснялись входа с белыми колоннами и просторного мраморного вестибюля – больно мало у них было денег.

С абстрактной печалью, словно пытаясь искупить вину за недавнее чувство торжества, мать сказала:

– Бедняга, уж так он любил деньги, а женился по любви, на бедной-пребедной девушке. Они были счастливы. Прекрасный брак! Однако что бы человек ни делал, все всегда идет наперекосяк.

На эти слова Лючии Санты никто не обратил внимания. Все слишком хорошо ее знали. На словах, как и в мыслях, она относилась к жизни с безнадежным пессимизмом. Однако жила она как человек, свято верующий в фортуну. Поутру она вставала с легким сердцем и вонзала зубы в хлеб, зная, что он окажется вкусен. Ее надеждой была телесная энергия, подкрепляемая любовью к детям и необходимостью вести за них постоянное сражение. Они верили, что ей неведом страх. Поэтому ее печальные слова мало что значили, они говорили только об опасении сглазить. Они мирно доели свои порции.

После еды Ларри откинулся на спинку стула с сигареткой в зубах, и Октавия с матерью завели с ним разговор, припоминая его юношеские проделки.

Винни взял оставленную Луизой тарелку со спагетти и на минуту опустил ее кусок говядины в горячий соус. Потом он накрыл все другой тарелкой.

– Вот и молодец, – одобрила Лючия Санта. – Отнеси невестке поесть.

Винни спустился вниз по лестнице с тарелками и питьем. Через несколько минут он возвратился с пустыми руками и снова уселся за стол.

Окинув его взглядом, Ларри спросил:

– Ну, как она?

Винни кивнул, и Ларри вернулся к прерванному рассказу.

Субботним днем конца марта Октавия Ангелуцци стояла у кухонного окна, глядя на задний двор.

Он был разделен деревянными заборчиками на множество отдельных двориков.

Октавия разглядывала эти каменные сады с бетонной почвой. Какой-то paesano, заскучавший по родине, притащил во двор ящик, напоминающий формой шляпу-треуголку, и насыпал в него пыли, воображая, что это земля; из пыли поднимался костлявый ствол. Внизу от ствола отходили маленькие отростки, похожие на пальцы, на которых дрожали мертвые желтые листочки. Из зацементированной серой клумбы торчал, озаряемый серебристым зимним светом, красный цветочный горшок. Над ним густо висели, перекрещиваясь так замысловато, что между ними не смогла бы пролететь самая хитроумная ведьма, бельевые веревки, уходящие от окон к смутно виднеющимся деревянным шестам.

Октавия чувствовала чудовищную усталость. Видимо, думала она, во всем виноват холод, эта длинная зима без единого солнечного лучика. Из-за депрессии стали хуже платить, и она работала теперь больше, а получала все равно меньше. Вечерами они с матерью пришивали на лоскутья пуговицы, порой призывая на помощь и детей. Однако мальчики фыркали из-за нищенской оплаты – цент за лоскут – и всячески отлынивали от работы. Это вызывало у нее только смех: дети могут позволить себе независимость.

У нее болела грудь, глаза, голова. Наверное, у нее жар. Из головы не выходила одна и та же мысль: что станет с ними без денег от Ларри, как они будут поднимать четверых детей? Не проходило недели, чтобы она не снимала с их с матерью почтового счета некоторой суммы. Прекрасная мечта потеряла очертания: они были отброшены назад, от владения собственным домом их снова отделяли долгие годы.

Глядя вниз на безрадостный двор, который внезапно обрел жизнь благодаря кошке, прошедшейся по забору, она думала о Джино и Сале, обреченных, возможно, на участь безмозглых грузчиков – неотесанных, грубых, увязших в трущобах, обзаводящихся детьми и обрекающих их на столь же нищенское прозябание. Ее охватила невыносимая тревога, сменившаяся страхом и настоящей тошнотой. Она уже видела, как они раболепствуют перед подлецами и клянчат подачку, подобно своим родителям. Беднякам приходится побираться – иначе не выживешь.