Жестокая справедливость - Сергей Майдуков

— Ты была права, сестра, — сдержанно похвалил Жорес, закончив повествование. — Ахмет и генерал Бережной на ножах. Они порвут друг друга, а потом мы вернемся.

— Придет новый Ахмет. И новый Бережной, — сказал Саркис. — Ты же знаешь, брат. Нам незачем возвращаться. Все бабло на западе крутится. Я верно говорю, коммерсант?

Он вопросительно взглянул на Леонида. Тот хотел пожать плечами или с сомнением покачать головой, но пристальные взгляды армян заставили его кивнуть, причем сразу несколько раз подряд. Одновременно с этим он услышал собственный голос:

— Так и есть. В Испании или Италии деньги под ногами валяются. И мафия киношная. Там проще будет.

«Получается, я сам их приглашаю? — ужаснулся он. — Что я творю? Неужели нельзя было хотя бы промолчать? Трус, трус!»

Ругать себя было бессмысленно. Леонид и без того знал, что он трус. Это началось еще с детства и не заканчивалось никогда. Природа наградила его внешностью сильного мужчины и натурой робкой девицы. Если до встречи с Мартиросянами Леонид Марков еще как-то храбрился, то теперь он окончательно превратился в тряпку. И ответить за это предстояло Карине. Она была во всем виновата, только она одна.

— На моей яхте мы все поместимся, — брякнул он, хотя никто его за язык не тянул. — Как говорится, в тесноте да не в обиде.

— Ты говорил, что яхта большая, — напомнила Карина.

— Конечно! — радостно подтвердил Леонид. — Места всем хватит.

— А с жратвой как? — осведомился Арутюн, все это время внимательно прислушивавшийся к разговору. — Жратва на лодке твоей есть, бизнесмен?

В другой раз Жорес жестоко покарал бы его за то, что встрял в разговор без спроса, но времена были трудные, смутные, многое зависело от лояльности подчиненных, поэтому окрик не последовал. Вместо этого Жорес продублировал уже прозвучавший вопрос:

— Как насчет жратвы?

— На «Бените» пусто, — произнес Леонид извиняющимся тоном. — Я ведь не собирался в плавание. Придется закупать.

— А башли? — спросил Саркис. — Сколько у тебя с собой?

— Вот с этим плохо, ребята. Денег в обрез. — Леонид развел руками. — Я гол, как сокол. Все на наш совместный проект ушло.

— А если поискать? — выкатил глаза Жорес.

— Мы разберемся, — быстро сказала Карина. — У нас с Леоном кое-какие совместные сбережения есть. Правда, Леончик?

Он догадался, что она намекает на те самые двадцать миллионов евро, о которых он постоянно вспоминал.

— Наскребем, — сказал он.

— Наши бабки на оружие пойдут, — пояснил Жорес строго. — Без стволов нам хана.

«Хана как раз со стволами», — возразил Леонид… но только мысленно.

— Я понимаю, — произнес он вслух.

Он был как выжатый лимон к тому времени, когда объявили посадку. Если бы ненависть могла убивать, то все восьмеро армян, сопровождавшие его на самолет, попадали бы бездыханными на месте. Но ненависть была лишь чувством, и оно отравляло самого Леонида Маркова. Отравляло изнутри.

В полете он страдал от изжоги и видел плохие сны. Проснувшись в очередной раз, он вытянул шею, чтобы посмотреть в окно, к которому привалился Артур. За толстым стеклом проплывали выпуклые облака, позолоченные солнцем. Серебристое крыло самолета было покрыто каплями небесной испарины. Оно выглядело очень четким и резким. Невозможно было не удивляться тому, как крылья умудряются удерживать на весу махину самолета с кучей груза и пассажиров. Леонид, как человек современный, что-то слышал про законы аэродинамики, но сформулировать их не мог. И для него, как и для его предков, полет по воздуху в тяжелой машине представлялся чудом.

Он повернулся к Карине, сидящей слева от него. Она спала, приоткрыв губы. Ему вспомнилось, что она вытворяла этими губами, и он внезапно испытал прилив желания, чего за ним давно не водилось. Порочность Карины впервые показалась ему соблазнительной. То, что ею обладали и другие мужчины, придавало близости с ней особую пикантность.

«Перед тем, как ободрать, я тебя как следует отдеру», — подумал Леонид, и собственная шутка показалась ему настолько смешной, что он тихонько захихикал.

Карина открыла глаза и посмотрела на него:

— Ты чего?

— Радуюсь, что мы вместе, — ответил Леонид с улыбкой. — Ты такая красивая, когда спишь.

— Да? — Она зевнула, обдав его запахами ротовой полости и содержимого желудка. — А когда не сплю, некрасивая, что ли?

— Ты просто чудо. «Секс-бомб, секс-бомб…» Была такая песня.

Карина польщенно улыбнулась, после чего изобразила равнодушие, не зная, как правильно реагировать на столь сомнительный комплимент. С одной стороны, она и впрямь считала себя секс-бомбой. С другой стороны, насколько ей было известно, мужчины чурались чересчур доступных и раскрепощенных женщин.

— У нас будет четверо детей, — ни с того ни с сего заявила она.

Оба знали, что этого никогда не будет, и все же они улыбнулись друг другу, постаравшись придать своим лицам выражение нежности, как они себе ее представляли.

Это было совершенно неведомое им чувство.

Виделся Даше бесконечный больничный коридор с желтыми кафельными плитками. Иногда среди них попадались коричневые квадратики, а еще реже — пустые ячейки с засохшим цементом. Стены были зеленые, покрытые облупившейся зеленой краской до середины, а выше шла штукатурка с разводами сырости. На потолке косо крепились длинные лампы дневного света с частично отвалившимися плафонами. От них исходило непрерывное жужжание и потрескивание. Вдоль стен стояли странно одетые или же раздетые люди. Одни были в линялых байковых халатах, другие — в белье, остальные напялили на себя невесть что, как будто находились не при смерти в больнице, а на каком-то идиотском карнавале.

Несмотря на то что глаза Даши были плотно закрыты, она видела даже лучше, чем обычно. Стоило остановить взгляд на любом заинтересовавшем ее предмете, как он тотчас обретал объемную резкость стереоизображения, так что можно было рассмотреть мельчайшие детали, вплоть до бородавки на чьем-нибудь подбородке, или шляпки гвоздя, неизвестно для чего вколоченного в стену.

Все, что окружало Дашу, внушало тоскливый ужас и чувство безысходности. Она понимала, что выхода из коридора нет и не будет. Оставалось только скользить или плыть все дальше и дальше, потому что обратно поворачивать было нельзя. Даша не знала точно почему, однако была полностью подчинена этому непрекращающемуся движению все дальше и дальше.

Два раза или три ей чудился до боли знакомый голос, окликающий ее по имени и зовущий вернуться. Она хотела, она очень хотела, но не могла. Движение в обратную сторону было сопряжено с мучительной болью. Даша не хотела переживать боль. Ей было жаль звавшего ее и при этом она на него злилась. Он мешал ей отрешиться от всего того, что осталось за коридором, и сосредоточиться на том, что ожидало дальше.