На грани счастья - Татьяна Алюшина

А он почувствовал от этих слов нечто такое, что не передашь и не выскажешь. Отчего перехватило горло, от понимания и такой высокой оценки. И вдруг понял, что, может быть, высший смысл всех его преодолений себя, обстоятельств, невозможностей заключается не в повышении самооценки, не в очередном достижении через надсадность всех сил, не в доказывании себе и мужикам, что и это могу. А вот в этом чистом и искреннем переживании и понимании его трудностей той единственно важной и нужной тебе женщины! Самая высшая награда за достижения.

Он поднял бокал и чокнулся с ее бокалом, молча, боясь голосом выдать свои чувства, сжимавшие горло, а Дарья добавила:

— И за твой дар, невероятную чуйку, о которой мечтают все бизнесмены мира и мало кто имеет! — и выпила до дна.

Власов выпил, поддерживая хвалебную речь, кашлянул пару раз, избавляясь от тисков на горле, и поспешил перевести разговор на шутливую волну:

— Да я-то что, так, интуит по возможности, вот у меня в хозяйстве дедок есть, Федотыч, это что-то из русских сказок-преданий!

— Расскажи, расскажи! — потребовала Дашка с девчоночьим энтузиазмом.

Власов рассказал, уводя их обоих от тонкого прочувствованного момента, усмехнувшись своей фирменной улыбкой:

— Федотыч — это уникум! Вот если у кого есть чуйка, так это у него! Я когда собрался поля первый раз засевать, приходит в правление ко мне на прием дедок такой колоритный — маленький, сморщенный, как старый гриб, с хитрющими глазами и нечто такое в этих глазах, нам недоступное. И скороговорочкой простонародной, пересыпанной матом, мне заявляет: «Сеять рано! Посеешь сейчас — х… что соберешь!» Ну, давай, говорю, рассказывай, о чем речь. А он мне: «Пошли, Николаич, лучше покажу». Приводит меня в поле, скидывает штаны и голой пятой точкой садится на землю. Посидел, к чему-то там в себе прислушался, встал, портки натянул. Не, говорит, рано, земля холодит, убьет зерно! Знаешь, а я его послушал, посеял через неделю, когда он добро дал. А ростки пошли — офонарел! Во всех хозяйствах вокруг померзло, а у меня здоровехонько! Я Федотыча к себе в кабинет, дверь закрыл, вискаря двадцатилетнего налил для разговора. Он хлопнул, крякнул. «Говно! — говорит. — Ты мне, Николаич, аппаратик мой возверни, так я тебя таким продуктом угощу, маму забудешь!»

Власов посмеялся, но аппаратик вернуть пообещал. И спросил:

— Ты как про посев-то угадал, Федотыч?

— Дар имею, от прадеда достался.

Заинтриговал до невозможности, Власов давай допытываться:

— А в колхозе к дару твоему прислушивались?

— Так коммуняки, што с них взять! Сказали, пережитки темного прошлого и антинаучный подрыв. А бабам-то нашим подсказывал, когда што содить в огородах. У нас же все дома зажиточные были и урожай, почитай, по два раза сымали!

А Власову тоже надо, чтобы его хозяйство зажиточным было и урожай по два раза «сымали»! У него на столе все метеосводки пачками лежат, ина месяц вперед, и со спутниковыми снимками облачностей и научными прогнозами! А пока Федотыч не даст добро — сеять бесполезно! А он еще походит, землю в руках потрет, почки с деревьев разомнет пальцами, к воздуху принюхается и выдаст прогноз: «Засуха, через месячишко затянеть!» или «Зальеть все, к такой-то матери! Полоскать месяца полтора будеть!».

И еще ни разу не ошибся! Власов его холит, лелеет, балует всячески. Федотычу уж за семьдесят, но мужичок здоровый, жилистый. Уговорил его весной съездить в Турцию, мир посмотреть. У Федьки самый крутой тур для него взял, с пятью звездами и с постоянным сопровождающим. Поехал Федотыч, и даже с большим энтузиазмом, вернулся и выводами поделился:

— Интересно, народ чудной, море хорошее, плавал, понравилось, а страна говно!

Он чувствует все, какой год для чего урожайным будет, а для чего не очень, у кого приплод хороший — у овец, коров или свиней, что сеять, а чего нет. Прихварывать что-то начал, Власов по врачам его, клиникам на обследования, да ничего особого не обнаружили.

— Федотыч, ты меня не пугай! — пожурил Игорь. — Что я без тебя делать буду?

— Не беспокойсь, Николаич, еще с десяток годков для твоего успеху и благоденствия да нашей наступившей наконец счастливой жизни, дай Бог тебе здоровья, потружусь. Да и там не брошу, правнучек у меня одарен. Его обучаю, будет кому на полях твоих голой жопой сидеть да «сухарь» с «заливом» предсказывать!

— Класс! — восхитилась Дашка, блестя глазами. — Вот просто класс!

— Ну а ты, Дарья Васильевна, расскажи о своем крутом вираже из руководителей компании в устроители детских праздников?

— Да ты что! У меня еще миллион вопросов к тебе! — воспротивилась перемене темы она.

— Давай я тебе на них в следующий раз отвечу, — остудил ее жгучий интерес Власов. — Ты лучше скажи, как из ведущих топ-менеджеров оказалась в анимации?

Дашка призадумалась, растеряв сразу все, что искрилось в глазах и горело нетерпеливым интересом.

— Так просто не объяснишь… — Посмотрела задумчиво куда-то за реку.

— Объясни сложно, — предложил он и спросил заботливо: — Ты устала?

— А который час? — повернулась к нему Дарья.

Он посмотрел на часы, чувствуя надвигающуюся досаду и легкое разочарование. Ему совсем не хотелось — ну вот совсем! — заканчивать этот «вечер откровений», вставать из-за стола, выдергивая себя из ощущений, в которых находился и плыл расслабленно.

— Без пяти двенадцать, — ровным тоном сообщил он.

— Фигня! — оценила Дашка и спохватилась: — Слушай, ты, наверное, устал?

— Я отдыхаю, — уверил Власов, чувствуя, как отпускают беспокойство и досада. — Ты сама-то как? Встала сегодня часов в пять?

— В пять, — подтвердила она. — Но я, наверное, тоже отдыхаю.

— Тогда, может, осилишь свою непростую историю?

— В смысле усталости? Легко, а вот…

Он не торопил и не настаивал, понимая, что, видимо, коснулся глубоко личных переживаний. Смотрел на нее, теплея незнакомо в груди.

— Это из-за мамы, — решилась Дарья на непростое откровение. — Но если рассказывать, то придется «от печки». А это долго, это про всю мою жизнь.

— Дашенька, мне очень хочется услышать про всю твою жизнь, — улыбнулся Власов и спросил: — Вина?

— Не помешало бы, — согласилась Дарья, подождала, пока он разлил в бокалы вино, не чокаясь, уже находясь в прошлом, отпила глоток. — Тогда надо начать с родителей. Мой папа Василий Дмитриевич Васнецов женился на маме Маргарите Станиславовне Юдиной, когда ему было тридцать семь лет, а маме семнадцать и она только закончила школу. Папа работал в Министерстве путей сообщения, и скандал ему грозил и неприятности нешуточные. Но он так рассказал на партсобрании о своей любви, что его не только простили, а еще и помогли устроить шикарную свадьбу.

Они встретились, когда в торжественной обстановке маминому папе, заслуженному автодорожному строителю, вручали награду в министерстве. Там Василий Дмитриевич и увидел Риточку.