Воровка фруктов - Петер Хандке

Следующее существо, встретившееся ей тут, в долине Виона, опять оказалось из мира животных. После всех этих представителей живой природы, которые попадались ей с самого раннего утра, она хотя и не утратила способности видеть их, но перестала воспринимать все это, будь то заяц, лиса, кабан или даже косуля, однако в данном случае речь шла о чем-то совершенно особенном и для нее невиданном. Среди деревьев летал фазан, не слишком близко, не слишком далеко, там, где на старинных картинах, уже освоивших и еще не утративших законы перспективы, располагался «средний план». За свою жизнь, при всей молодости, она повидала бесчисленное множество фазанов и не раз наблюдала, как они бродят по полям, разбегаются, летят, а главное – как взлетают, резко вспархивая из кустов или с борозды, c громким гортанным криком, от испуга или еще от чего: но такого фазана и такого полета она еще никогда не видела. В лучах солнца, которое освещало низину сбоку, держась на некотором расстоянии, оперенье этого улетающего фазана сверкало золотом, сияние которого без солнца было бы, наверное, еще сильнее. Этого золотого фазана никто не вспугнул, и он, на протяжении всего своего полета, долгого-долгого, между ольхой, кленами и добавившимся здесь, в этой части долины выше по течению реки, буками, не издал ни единого звука, ни единого крика. Золотой фазан, огромный, как ей показалось, во всяком случае, в два раза больше, чем известные ей фазаны, летел беззвучно. И летел он при этом, проложив свой путь по прямой, по одной неизменной горизонтальной линии, оставаясь на уровне половины стволов деревьев, скорее ближе к земле, чем к кронам, ни разу не уклонившись ни от одного ствола, ни от одной ветки, ни вверх, ни вниз, ни тем более в сторону, как будто он заранее рассчитал траекторию своего полета. Казалось, не будет конца этому тихому полету по прямой, на заданной высоте, через лес, который при этом растянулся, превратившись в череду лесов, и бесконечной будет игра теней и света на оперении, свет, тень, снова свет и так далее, и золото будет менять свои оттенки. Этот полет фазана нельзя было назвать «прямым как стрела», скорее наоборот; он, конечно же, был прямым, но при этом, как он буквально представлялся ее взору, очень медленным, очень-очень медленным. Хотя вон то перо в хвосте, разве оно не имеет форму стрелы, на удивление длинной, готовой к запуску стрелы с опереньем? Это правда, вот только та стрела, смотрящая назад, служила, совершенно очевидно, единственно только для того, чтобы рулить и держать курс. Вот так и летел золотой фазан, тихо и без спешки, по своей прямой, двигаясь по своему проложенному пути, и продолжает лететь там, среди деревьев, за деревьями, и теперь, когда рассказывается история воровки фруктов, по прошествии долгого времени с момента того, если смотреть реалистично, скорее короткого, а с ее точки зрения, даже слишком короткого полета. C тех пор она не видела ни одного летящего золотого фазана, и она до сегодняшнего дня ни разу так и не побывала снова там, где он прочертил перед ней свою воздушную линию. Но с годами это место посреди покрытой мхом долины стало для нее местом возможного паломничества, независимо от того, совершит ли она его когда-нибудь или нет.

Наконец-то после всех этих животных возник человек, пусть ненадолго, походя, хотя и он оказался связанным с животным. Она услышала его еще до того, как он показался: нечто похожее на мяуканье, но если это должно было звучать как мяуканье, то оно получилось таким фальшивым, как можно получиться только у человека, который неумело пытается подражать. Затем на дороге появился мужчина, искавший, как выяснилось, то ли по поручению жены или детей, то ли по собственной воле, пропавшую кошку, фотографии которой сопровождали воровку фруктов, начиная от Нового города и дальше, вверх по течению реки, через всю долину Виона, прикрепленные на деревьях через каждые сто метров. По поручению или нет, но для мужчины поиск пропавшей уже целых две недели назад маленькой зверушки был явно делом серьезным. За этим скрывался кровный интерес; он вышел из дома не для того, чтобы просто поглядеть в очередной раз на всякий случай, но выдвинулся в путь, вооруженный подробнейшей картой местности; он методично обследовал территорию – обследовал с упорством, не ограничиваясь обычным поверхностным осмотром, – и ему страстно хотелось найти пропавшую, заблудившуюся, забившуюся куда-то, причем еще живую. Одно то, как он звал ее, посылая призывы на все стороны света, и то, как звучал его голос, когда он, стоя перед воровкой фруктов, обратился со своим насущным вопросом и чуть ли не с мольбою спросил, не видела ли она… быть может, хоть какой-нибудь признак, клочок шерсти, к примеру… (он показал образец, темно-пепельный пушок), говорило о том, что он не сдастся, ни сегодня, ни завтра, до тех пор пока… Как только стало ясно, что она не может ему помочь, он тут же пошел дальше, словно разочарованный, если не сказать возмущенный не только ею, но всем человечеством, оттого что никто, ни одна душа, не желает ничего видеть вокруг себя и не знает, куда подевалось столь дорогое ему и его ближним существо, потерю которого они все так тяжело переживают. И тем больше ярости звучит в его зовущем голосе за ближайшим поворотом реки, ярости не по отношению к кошке, а по отношению к себе и ко всему миру.

Какое-то время она еще посидела в низине. Интересно, взборонил ли кит опять поверхность воды на пруду, полетел ли золотой фазан обратно по той же проложенной им прямой, а не смотрит ли пропавшая кошка на нее своими круглыми глазами, притаившись где-нибудь в кустах, а вдруг ей повезет и она обнаружит на верхушке замшелого остова дерева желтое пятно в полоску, того самого улетевшего попугая с развешенных плакатиков? Она проглядела все глаза: больше ничего; ничего. У нее была сила, она чувствовала это. Но то, что она пыталась осуществить, было не в ее власти. Ничего, кроме стрекота, монотонного, резкого, одной-единственной цикады, и это здесь, на природе, в то время как в Новом городе к вечеру разливалось пение целого хора цикад, раздававшееся, звучавшее, доносившееся словно из заасфальтированного подземелья, – подземный хор. Сидевшей в низине казалось, будто с тех пор прошел не один день.

Настало время снова тронуться в путь. Кто это сказал? Ее история. А не текущее, реальное время? И оно тоже. Пока она сидела, на дальней границе долины, там, где проходила железная дорога, обозначилось движение – проехал поезд, единственный в этот час, во второй половине дня этот участок вообще обслуживался редко, не только в ее истории; в небе постоянное гудение самолетов, скорее тихое, оттого что непрерывное и потому в конечном счете неслышимое; тем отчетливее зато слышался по временам шум от трассы по другую сторону долины. И то, что разросшийся тут до бесконечности мох, окутавший собой и землю, и деревья, все снизу доверху, в одном месте разошелся и оставил крошечный просвет, не больше замочной скважины в дверях церкви в Курдиманше, радовало ее, скрашивая образовавшуюся паузу: приятно было видеть, как угрюмая долина оживляется яркими пятнами машин, мелькающими вдали на дороге и включающимися тут в разворачивающееся действо, в игру красок, пусть даже эти цветовые пятна от кузовов машин вспыхивали лишь ненадолго, кобальтово-синие, серебристо-серые, красно-коричневые.

Она надела ботинки на мокрые ноги и завязала на каждом шнурки на три бантика (два не годилось, четыре тоже). И в тот момент, когда она встала и наклонилась, чтобы взять сумку и мешок, и то и другое неожиданно поменяло свои места, отодвинулось от нее и тут же поднялось вверх, подхваченное отнюдь не рукою какого-нибудь призрака, а двумя крепкими и выдававшими недюжинное здоровье мужскими руками. И сразу обнаружилось, что это явно не вор и не грабитель. Это был тот самый молодой человек, которого она встретила утром в Новом городе коммуны Сержи-Понтуаз, развозчик пиццы или чего-то еще на скутере, – вот только сюда он пришел пешком, незаметно следуя за ней, до того места, где она, оказавшись в тупике, лежала в полуобморочном состоянии на газоне, и потом дальше, держась постоянно на расстоянии, – неприметно, хотя особо и не скрываясь, до самой долины Виона, где он тихо ждал, пока настанет время. Время для чего? Время помочь ей нести вещи; стать ее носильщиком; предложить ей свои услуги; время спросить, не возражает ли она против того, что он проводит ее часть пути; что он, если можно, до вечера будет ей носильщиком и провожатым, до Шара или даже до того пруда, из которого вытекает Вион, ниже Лавильтетра, до Иль-де-Франс и дальше в Пикардию.