Милая Роуз Голд - Стефани Вробель

Мне не нравилось то, какой оборот приняли события. Папа нажал что-то на телефоне.

– Но у него же должен быть ассистент? Или хотя бы медсестра.

Я покосилась на Ким. Та отказывалась смотреть мне в глаза. Нужно было уносить ноги.

– Наверное, вы правы, – сказала я. – Наверное, мне рано ехать в такую поездку. Не буду вам больше мешать.

Папа и Ким смотрели на меня. Они оба были напряжены. Билли-младший помахал мне из машины с грустной полуулыбкой. Теперь, когда мне тоже досталось от отца, он готов был мне посочувствовать. Наверное, не так уж часто папа ругал кого-то, кроме Билли.

С минуту я прожигала отца взглядом. Я-то поверила в то, что Билли Гиллеспи – добрый и порядочный человек.

– Я думала, тебе не все равно, – выплюнула я и пошла по тротуару в сторону своего фургона.

Не успела я перейти дорогу, как у меня за спиной послышались шаги. Папа поймал меня за руку. Я обернулась, надеясь на то, что мои щеки не такие красные, как мне казалось.

– Роуз, послушай, прости меня, – начал отец. Судя по голосу, он действительно раскаивался. – В последнее время мне было очень тяжело, но я не должен был вымещать все это на тебе. Ты мне очень дорога. Я серьезно.

Я подождала продолжения.

– Наверное, как отец я обязан знать, что делать. Но еще не написали инструкцию для родителей, которые хотят наладить отношения со взрослой, вновь обретенной дочерью. У меня такое ощущение, что я ошибаюсь на каждом шагу. – Он провел руками по лицу, и я впервые поняла, как сильно он устал от всего этого – от меня. – Может, встретимся и поговорим, когда я вернусь из поездки?

Я кивнула, ничего не сказав, – боялась, что голос меня подведет. Папа неловко обнял меня и вернулся к Ким. Я помахала им обоим, выдавив фальшивую улыбку. Они помахали в ответ, внимательно глядя на меня.

Сев в машину, я сделала вид, что копаюсь в бардачке, чтобы они перестали на меня смотреть. Какие родители отказывают больной раком дочери в семейном путешествии? Кем они себя возомнили? Почему решают за меня, что мне можно, а что нельзя? Папа однажды уже бросил меня, и теперь он пытается сделать это снова. Но они так просто от меня не отделаются. Когда дверь их машины захлопнулась, я выпрямилась.

Папа завел машину, и я тоже. Он ждал, пропуская меня вперед, но я махнула рукой, показав ему, чтобы он ехал первым. Я не желала повторения ситуации с «Диснеем на льду». Без меня они никуда не поедут. Дверь гаража закрылась. Папа вырулил на дорогу и посигналил мне, когда проезжал мимо. Ким смотрела вперед. Они проехали по улице и остановились возле знака «Стоп». Я тронулась с места и последовала за ними.

Через десять минут мы доехали до двухполосной дороги, по обе стороны от которой тянулись торговые ряды, и я поняла, что папа с Ким следят за мной через зеркало заднего вида. Я сделала вид, что не замечаю этого. Мы приближались к повороту на нужное им шоссе номер тридцать. Я наизусть выучила весь маршрут двадцатичетырехчасовой поездки, чтобы помогать папе, если спутниковый сигнал вдруг пропадет. Но синий кроссовер не свернул на шоссе. Вместо этого папа перестроился в другую полосу. Я сделала то же самое. Потом он резко включил левый поворотник и въехал на парковку «Сабвэя». Я свернула к ремонтной мастерской на другой стороне улицы. Вся семья Гиллеспи зашла в «Сабвэй». Софи оглянулась через плечо на мою машину. Они все знали, что я еду за ними.

Я до боли стиснула руль. Однажды мама рассказала мне, как в детстве она ездила с родителями в парк «Покагон». На второй день в их лагерь забрел белый скунс. Мамин отец запрыгнул на столик для пикника и замер, стараясь не напугать зверька. Мама говорила, что это был единственный раз, когда она видела такой страх в глазах отца. Когда скунс ушел, вся семья расхохоталась. По словам мамы, ее отец в тот момент напоминал робота, которого отключили во время танца. Они все потом смеялись до боли в животе, заливая слезами эскимо, которые держали в руках. Через несколько недель кому-то из них пришло в голову обозвать этот инцидент «вонючей опасностью».

Я хотела, чтобы у меня тоже были забавные происшествия, шутки, понятные лишь узкому кругу посвященных, истории, которые вспоминают на всех семейных посиделках. Я хотела, чтобы моя куртка пропахла костром. Я даже планировала не стирать ее как минимум пару месяцев, чтобы потом, дома, можно было каждый день ее нюхать. Я уже представляла хрустящую корочку обжаренного маршмеллоу, а под ней – липкую горячую массу. Мне уже казалось, что я сижу на бревне, держу Анну на коленях и слушаю, как Билли-младший рассказывает страшную историю.

Я думала, что все сделала правильно. Я была вежливой и остроумной, смеялась над всеми их шутками и старалась не упускать шанса чем-нибудь им помочь. Когда Ким сказала, что натерла мозоли, работая в саду, я купила ей пару перчаток. Я без конца повторяла папе, как мне с ним повезло. Я помогла Анне полюбить себя, принять то, что ей так в себе не нравилось, она теперь не боялась ходить в школу. Как они определяли, когда мне можно быть одной из них, а когда нет? Почему я вечно была недостаточно хороша?

«Не злись. Просто отомсти», – прошипел мамин голос. От ее слов мои мысли прояснились. Для начала мне следовало избавиться от фургона. Он был слишком большой и узнаваемый. Я нагуглила ближайший автовокзал. Через двадцать минут я уже изучала расписание автобусов и карту. Нужный мне автобус отправлялся через час. Я взяла билет.

Я заметила еще один «Сабвэй» через дорогу и поняла, что проголодалась. Взяв в кафе сэндвич с ветчиной и сыром, я уселась на жесткую желтую скамейку и представила, что я обедаю вместе с папиной семьей. «Фу, ветчина? – скривился воображаемый Билли-младший. – Салями лучше всего». – «Нет, лучше всего индейка», – возразила Софи. «Роуз Голд права, – вставила Ким, подмигнув мне. – Мне тоже больше всего нравится ветчина». Она откусила большой кусок сэндвича, прожевала и улыбнулась.

Через минуту Ким закашлялась. За кашлем началось удушье. Она схватилась за горло, знаками показывая папе, что ей нужна бутылка с водой, но тот тоже начал давиться. Папа и Ким – красные, с выпученными глазами – смотрели на своих четверых детей. А мы, дети, злобно смотрели на них.

– Пойдем, – сказала я остальным, – мы же не хотим пропустить светлячков.

Дети закивали, потирая руки в предвкушении. Ким с папой, извиваясь, лежали на полу, и мы с Софи помогли Анне перепрыгнуть через них по дороге к выходу. Я посмотрела на часы. До автобуса оставалось двадцать минут. Я выбросила обертку от сэндвича и вернулась к фургону. Большую часть вещей пришлось оставить в машине. Я взяла с собой только маленький чемодан и пакет маршмеллоу.

Пройдя вдоль длинного ряда автобусов на парковке, я остановилась возле номера девятьсот сорок два и пробежалась взглядом по списку остановок в поисках моей – Бозмен, Монтана. Вот она. Я покрепче сжала упаковку маршмеллоу, показала водителю билет и прошла в салон. Они и глазом моргнуть не успеют, как я их догоню.

МИГНУВ ПОВОРОТНИКОМ, Я ПЕРЕСТРАИВАЮСЬ в другую полосу. Как же приятно снова сесть за руль. Теперь только я, Адам и дорога. Я смотрю на малыша через зеркало заднего вида.