Матери - Жереми Фель

Цепочка не поддавалась. И вскоре у Хейли не осталось сил даже просто поднять руки.

Но чуть погодя она попробует еще раз. Только это ей и остается – пытаться снова и снова.

По крайней мере, во время тренировок мать приучила ее к терпению.

Она бодрствовала почти всю ночь, прислушиваясь к любым шорохам, – в конце концов ее утомленный мозг не выдержал, и она, сама того не ожидая, забылась сном. А когда проснулась, солнце уже заливало подвал.

Она едва не закричала от радости.

Томми куда-то подевался, если он вообще здесь был.

Ночь прошла.

И снова надежда. А затем ожидание. Долгое, нелепое ожидание, что Норма все же спустится и освободит ее.

Или хотя бы принесет ей попить и поесть, проявив хоть толику жалости.

У нее все сильнее болел живот, как будто там ворочались камни. Язык опух. Стоило чуть резче пошевелить головой, как она чувствовала, что вот-вот потеряет сознание.

Стояла ужасная духота. Хейли стало противно от того, что она была вся грязная и насквозь провоняла. Она даже не пыталась осмотреть свое тело.

Если она все же поднимется, сумеет ли добраться до двери? А если упадет, хватит ли сил подняться снова?

Она даже не представляла, который теперь час. Она была напрочь сбита с толку и ощущала себя букашкой, замурованной в янтаре.

Всего лишь каплю воды. Если бы хоть капля воды смочила ей горло, она облегчила бы муки, наполнила бы ее свежестью.

Почему ты все еще надеешься, Хейли?

Если бы Норма хотела спуститься, она давно бы это сделала.

Не обольщайся.

Она здесь умрет. Ее постигнет самая худшая смерть.

В одиночестве.

Ее труп закопают где-нибудь неподалеку. И никто так и не узнает, что с ней сталось. Она навсегда останется без вести пропавшей – тайной, которая недолго будет вызывать ажиотаж среди падких на нездоровые сенсации журналистов.

Отец навсегда лишится сна.

А мать будет стенать в могиле.

Но их души наконец соединятся.

Хейли стало противно при мысли о том, что к ней будут прикасаться, когда она умрет, будут делать с ней что пожелают. Ее тело принадлежало только ей, и она не хотела оставлять его этим людям на поругание.

Быть погребенной как простое животное. Рядом с ними – навсегда. Словно она член их семьи.

К чему было жить эти семнадцать лет, если все должно закончиться таким образом?

Всего каплю воды!..

Хейли попробовала оторвать спину от пропитанного потом матраса. Но давившие на запястья наручники повергли ее обратно.

Она непременно сбежит из этого подвала. Это лишь вопрос времени. Она поймает попутку до Уичито, а может, Линдси приедет за ней на своей машине. Они переночуют у нее дома, выпьют и будут смотреть фильмы – один глупее другого. Она простит Нила. И уедет вместе с ним в Калифорнию, как они и планировали. Она пообещает ему, что со старым покончено. И у них все образуется. Победа так просто Сидни не достанется.

Благодаря пережитому кошмару она станет лучше, определенно.

Через оконце донесся смех Синди – звук ударил в голову Хейли, точно мерзкий, совершенно отвратительный с виду резиновый мяч, и едва не оглушил ее.

Чуть раньше, днем, Хейли, кажется, расслышала голос Грэма. Но она скоро поняла, что это, вероятнее всего, был не он. Иначе он бы ее уже нашел и освободил.

Синди беспрестанно бегала у нее над головой – шум ее прыжков протыкал пол тысячью иголок, которые вонзались ей в виски. Девчушка, казалось, знала, что она сидит внизу, и делала это нарочно.

С каким удовольствием Хейли разодрала бы кожу и мышцы на лице этой вредины, чтобы навсегда отучить ее смеяться!

Хейли уже не испытывала ни голода, ни жажды, ни страха. Она лишилась последних сил и хотела просто уснуть, а еще – чтобы рядом была мать и спела ей песенку, избавив от мучительных кошмаров.

Материнская рука ложится ей на лоб, нежный поцелуй в щеку.

Прощай, Анджелина, колокольчики короны…

Почему отец никогда не напевал ей песенки перед сном? Почему, чтобы успокоиться, ей всегда приходилось вспоминать голос той, которой уже нет?

Он ненавидел ее. И всегда винил в смерти матери. Это из-за нее она сорвалась из Оклахома-Сити посреди ночи в проливной дождь, хотя могла бы заночевать в гостинице. А Хейли упрашивала ее поскорее вернуться и даже пустила слезу, маленькая избалованная девчонка, которая могла веревки вить из тех, кто ее любил.

Он, конечно же, вздохнул бы с облегчением, если бы наконец избавился от нее.

Он-то и сломал ей машину, чтобы она навсегда исчезла из его жизни.

Она брела по улицам незнакомого города, держась за руку матери и человека, который, как ей казалось, был ее отцом, но у которого было чужое лицо. Здания вокруг сияли ослепительной белизной, а улица, по которой они шли, плавно спускалась к океану. Родители обещали покатать ее вечером на лодке и угостить клубнично-ванильным мороженым. Ей было так жарко, что у нее пересохло в горле, хотелось с головой нырнуть в прохладную воду и вдоволь напиться.

Океан скрылся из виду – впереди маячили только длинные стены, раскаленные так, что казалось, будто находишься в печке. У них над головой грянула гроза. Жесточайшие ветры, продувавшие улицу насквозь, унесли мать, и она не смогла ее удержать.

Отец посмотрел на нее так, будто она сама накликала ветер, который подхватил и его.

И вот она осталась одна на улице, среди домов, которые вдруг начали как будто обмякать.

Безжалостное солнце било сквозь зарешеченное оконце ей прямо в лицо, словно хотело расплавить его и придать ему другую форму.

Она стала бы неузнаваемой, и ее никто никогда бы не нашел.

А что, если смочить щеки слезами и попробовать ими напиться?

За дверью послышались шаги.

Удары по дереву. Сквозь замочную скважину брызнул слепящий свет.

И больше ничего.

Хейли попыталась крикнуть, но у нее так саднило в горле, что она не смогла издать ни звука.

Она битый час смотрела на торчавший из стены кирпич. Потом вытащила его – и увидела поля, море, город со сверкающими зданиями. И свою комнату – пустую.

Она изо всех сил ударила кирпичом по стене, чтобы сокрушить ее и сбежать.

Она ударила Норму по лицу и продолжала бить до тех пор, пока оно не превратилось в кровавое месиво.

Она лежала на черном песке, прилипшем к ее коже, посреди пустыни, вокруг – бесконечный горизонт, над головой – огромные, тяжелые серые тучи в багровых прожилках. Норма в длинном белом платье, со сверкающими, налитыми кровью глазами, крепко сжимала ей запястья, в то время как угольно-черная фигура, взгромоздившись на нее сверху, входила в нее, судорожно обдавая холодной, жгучей струей, которая, будто что-то живое, растекалась по всему ее телу. Повернув голову, Хейли с ужасом увидела десятки других точно таких же фигур – они стояли друг за другом и терпеливо дожидались своей очереди, пялясь на нее глазищами как у Нормы.