Я тебе не ровня - Лариса Шубникова

— Арина, вот с лавки точно не отпущу, так и знай!

Смех ее нежный, что колоколец, разума лишил, убил любовью, затмил свет белый. Поцеловал так, что искры посыпались, а когда такое-то уж не до разговоров. Какой там пост, себя бы не спалить огнем любовным.

— Боярышня, что у тебя свеча-то не погашена? — голос Житянихи раздался из сеней. — Ты чего не спишь? Завтра глазки красные будут. Давай я тебе взвару дам, а?

Уж и дверь скрипнула! Шумской токмо и успел, что подскочить с лавки, поднять Аринку и запахнуть на ней летник.

Мамка взошла в ложницу и ажник запнулась. Открыла рот, чтобы орать, людей звать!

— Цыц! — Шумской сказал грозно, сделал самой свой страшный лик. — Шумнешь кому, на себя пеняй, мамка. Аринку не тронь! Уразумела?

Пока Житяниха икала от обомления и кивала согласно, он поцеловал Аришку наскоро и сиганул в оконце. Шел по двору, пытался унять пыл любовный. Думал о том, что надо бы земли распахивать вдвое против прежнего, брать еще полсотни ратников в Савиново и строить крепкое городище. Скоро Дёмке надел дадут свой, боярский, так он соседом станет, а стало быть, есть кому подпереть дружеским плечом и ратными силами. А уж тогда приходи кто хошь! Воюй, завоюйся! Не сковырнешь Шумского-то, выкусишь.

Кукиш вам бесовский, а не пташку золотую!

От автора:

Мамку Житяниху — просватанная девушка считалась замужней. Из разных источников: в богатых, родовитых семьях к невесте приставляли мамку — женщину, которая следила за соблюдением предсвадебного поста. Чем выше чин, тем строже пост. Внимательно следили за циклом невесты, чтобы не получилось бастарда перед свадьбой. Это тоже часть процесса формирования элиты (будущего дворянства). Жених должен был быть уверен, что ребенок его крови и его рода — высокого.

Гладкий лоб — одна из важных составляющих красоты девушки (женщины) на Руси. Очелья для того и носили плотно, что они сдерживали появление мимических морщин на лбу. Более того — ленты, что чуть позже стали повязывать на лоб девушки вместо плотных очелий, смазывали маслами, чтобы избежать появления преждевременных признаков старения.

— Машуля, Аринушка, сочтёте все, и мне доложите. А не успеете до вечера, и не надо. И так уж помогли, долгокосые. Аринка, ить последняя у тебя седмица перед свадьбой*! — боярыня Ксения в хлопотах с новью совсем уж отошла. — Вот то и будет ваш последний урок. Все, чему я сама была обучена — передала.

Средь страды отметили тихо сорок дён по Фаддею, и готовились к свадьбе-то. Чай, своя Аринка, не чужая. Семья*. Вон Шумской с Дёмкой побратимы стали — крестами обменялись*.

— Матушка-боярыня, мы уж расстараемся, — Аринка подобралась бежать, Машутку прихватила за рукав, но Ксения остановила.

— Маша, ты иди, дочка. Поговорить нам с Аришей надобно. — Когда за Машкой с треском дверь прихлопнулась, боярыня обратилась к рыжей с речью материнской, инако и не скажешь. — Арина, матери-то нет у тебя, так научить хочу … А можа уже и не надо, а? Девка ты али как?

Арина румянцем покрылась. Еще хорошо, что летник плотно прикрывал от шеи до пят, инако, Ксении стало бы заметно, что полыхают от смущения не токмо щеки.

— Ага, — вдумчиво гукнула боярыня. — Ну, тогда надейся на доброту жениховскую. Пожалеет — себя порежет, и кровью холстинку* обагрит. А ежели нет, то стыд перед людьми сама станешь несть.

Аришка смолчала, не ответила боярыне, все ждала, когда она серчать начнёт, да выговаривать, а попрёков и не было.

— Что, думаешь ругать зачну? Стыдить? Надо бы, но я сама не без греха. Когда мы-то свадьбу с Акимом играли, я уж тяжёлая* была. Похвалить, не похвалю, скажу токмо, что по-бабьи я тебя разумею, — Ксения улыбнулась, едва ли не впервые после смерти сына и поклонилась боярышне рыжей, мол, иди, говорить больше нечего.

Аринка-то выскочила, и попала из огня, да в полымя.

— Молчала?! Опять мне ничего не рассказала? Вот подружку Бог дал, — Машка на то и Машка, чтобы подслушивать. — А я то уж думала, что одна такая…греховодница.

После этих слов Аринка уставилась на боярышню.

— Маша…так…ты…? Божечки! Кто?

— Кто, кто — мужик нето. Не конь же, — Машка высверкивала золотистыми очами. — Боярич Путилов. Петенька…

— Машенька, когда ж? Давно ли? — Аринка просияла, видя, как подруга лицом понежнела. — Я-то думала, что на тебя Борька Кусаев заглядывается. Он ведь летел за тобой, когда жимолость рвали. Как с Петей встретились?

— Дурёха. Ежели я бы ложилась со всеми, кто на меня глаз кладет, от меня бы мало что осталось. — Аринка слегка обомлела от грубоватых речей подруги. — Петя сватов бы давно уж прислал, коли б не Фадя… Ждали сорок дён. Так мыслю, что к снегам я уж мужатой буду. А встретились мы сей год перед Великим Постом, на Масленную у деда на подворье. Я все думала, что тихий он, странный. А уж потом поняла — инакий, не как брат мой шебутной, а спокойный, рассудительный…думный. Красивый такой, что я млею.

— Машенька, — Арина бросилась обнимать подругу. — Я так рада за тебя, голубушка.

— И я за тебя, дурка рыжая. Ты мне самая-пресамая близёхонькая подруженька.

Всплакнули с радости, постояли малёхо, пообнимались, а потом смелая Машутка и завела разговор про то самое, плотское. И ведь интересно было, бесстыдницам, балакать. Все думалось, что у других оно инако как-то вершится.

Забыли обое про урок боярыни Ксении, схоронились в дальних хоромцах и давай языками чесать. Глаза блестят, щеки рдеют румянцем…ох, как же занимательно!

— Вот и я обомлела, Ариш! Он как встал передо мной без портов-то, я и глаза выпучила. Так-то братья у меня, чай видала, какие у них там под пузом копья. А тут, Аринка, цельных два, а то и три!

— Три? Маша, это как так?! — Аринка брови вскинула высоко.

— Да не штуки, а длины, дурка, — Машка прыснула, за ней рыжая.

Смеялись так, что звон стоял. Тем смехом себя и выдали: мамка Житяниха уж шебуршалась под дверью.

— Аринушка, боярышня моя золотая, ведь все ноги стоптала, пока тебя искала, — вошла в гридницу, узрела Машку, и губы поджала.

Мамка не стеснялась показывать своего отношения никому. Мало кто ей на сердце-то ложился. А вот Аринка легла. Светлая. Через то и не захотела порочить девку, когда застала у ней в ложнице боярина Шумского. Если б не девчушка эта рыжая, стала бы опытная мамка жалеть сармата бесобрового, а? То-то же…

— Матушка, мне еще урок надо исполнить, — Аринка поднялась с лавки. — Ты иди уж, скоро я.

— Идти? Куда же я от тебя, голубушка? Не отстану. Как же пустить одну, ежели вон, бес твой чернявый явился на подворье? Глазами рыщет, тебя высматривает, — сказала-то недобро, но с добрым умыслом. Видела нето, как Аринка тоскует по Шумскому.

— Здесь?! Что же ты молчала, матушка? — косой мотнула по гриднице, подол подхватила и бежать.