Парни и секс. Молодые люди о любви, беспорядочных связях и современной мужественности - Пегги Оренстейн

Лиам нервно заерзал на стуле. «Я считаю себя хорошим парнем, — сказал он. — Я и есть хороший парень. Но… — У него появилось страдальческое выражение лица, будто он борется с самим собой, затем он вздохнул. — Не думал, что расскажу об этом, но почему бы и нет?..»

Был один случай после десятого класса, когда он познакомился с «совершенно шикарной» девушкой в летнем лагере. Слово за слово — и пошло-поехало. Они занялись оральным сексом, оба. Затем перешли к пенетрации. То есть Лиам этого хотел. А та девушка его не остановила, хотя согласия тоже не давала. Происшедшее они не обсуждали. Лиаму было не по себе. Он стал сомневаться, что у девушки вообще было желание. Они еще несколько раз были вместе, и каждый раз она совершенно точно соглашалась на проникающий секс, но потом резко поставила точку в их отношениях без всяких объяснений. Просто прервала общение. Сначала Лиам счел себя жертвой. «Было больно, — вспоминал он. — Я ужасно расстроился. Как парень, я должен был думать: “У меня был секс, так что мне не на что жаловаться”. Но на самом деле она меня просто опустила. Мне было очень грустно, я не понимал, что происходит. Я и не догадывался, что она закончила отношения, потому что я использовал ее».

Он старался забыть об этом случае. Так или иначе ему это удалось, по крайней мере на несколько месяцев: он вернулся домой и занялся учебой, встречался с друзьями, готовился к поступлению в колледж. Но позже воспоминания стали его мучить. «Я и правда ее использовал, — сказал он. — Так и есть. И часть меня говорит: “Не надо было этого делать”. И я сожалею. Но другая часть совершенно сбита с толку. Потому что я знаю людей, которых действительно использовали, агрессивно принудили к сексу. Это было совсем не так — ну, я так думаю. Но откуда мне знать… Не понимаю, как к этому относиться. Не понимаю, как надо поступать».

«Никто не считает себя насильником»

Дебаты по поводу обоюдного согласия в сексе бушуют в кампусах колледжей с 2011 года. Именно тогда администрация президента Обамы направила письмо «Дорогие коллеги» руководству университетов, напоминая, что они ответственны за выполнение всех пунктов раздела IX Поправок об образовании, включая сексуальные правонарушения. На тот момент три четверти университетов утверждали, что у них не отмечены случаи сексуального нападения, во что верится с трудом. Столь оптимистичному заявлению противоречили и результаты опроса общественного мнения в кампусах Ассоциации американских университетов, охватившего 150 000 студентов из 27 государственных и частных университетов. Выяснилось, что 23,1% девушек-студенток подверглись сексуальному нападению с применением физического принуждения, жестокости и насилия после поступления в колледж, из них 10,8% — с проникновением[165]. К 2014 году штат Калифорнии предписал, чтобы все университеты, получающие государственное финансирование, применяли стандарт «согласия, не допускающего сомнений» во время разбирательства дел по сексуальным правонарушениям. (Согласно другому постановлению, учебная программа государственных колледжей должна включать просвещение в области обоюдного согласия в сексе, однако нигде не указаны конкретные рекомендации по ее содержанию.) Иногда этот закон называют «“да” значит “да”», и он обязывает сексуального партнера получать «не допускающее сомнений, осознанное и добровольное» согласие партнерши на каждом этапе интимного общения. Год спустя Нью-Йорк принял сходный закон, когда уже 800 кампусов по всей стране использовали упомянутый стандарт при принятии судебных решений. Это большой шаг вперед по сравнению с недавним прошлым, когда считалось, что, если девушка не говорит «нет», разрешается все.

Когда в 2010 году я только начала беседовать с учениками старшей школы и студентами колледжей по поводу секса — до письма «Дорогие коллеги», до Дональда Трампа с его «издевками в раздевалке», до падения Харви Вайнштейна, подъема движения #MeToo, приговора Биллу Косби, обвинений против Бретта Кавано, — большинство, и мужчины, и женщины, считали изнасилование тем, что делают незнакомцы в темных подворотнях. Поэтому тот факт, что даже Лиам задумался о своих действиях, как ни странно, внушает надежду. Это знак, что молодые люди стараются (хотя и не всегда искренне) осмыслить новое понимание гендера, секса и силы, противоречащее традиционным, укоренившимся ожиданиям. За очень короткое время достигнут значительный прогресс, ведь еще в 1993 году New York Times шутила над политикой обоюдного согласия в Антиохийском колледже, назвав ее «поцелуями в законе».

Некоторые парни, с которыми я беседовала, нашли эротическую привлекательность в принципе «“да” значит “да”». Помните Уайетта, «козла-феминиста», который сказал: «Согласие девушки очень возбуждает. Мне безумно нравится, когда девушка говорит: “Да! Я хочу, чтобы ты это сделал”. Так я чувствую, что ей действительно хорошо. Это же замечательно для обоих — такое взаимопонимание»?

Других мотивировала не чувственная сторона, или личная этика, или элементарное человеческое достоинство, а желание избежать неприятностей. Закари, ученик выпускного класса из Бэй-Эриа, раскрыл мне свою философию — и, мягко говоря, он не улавливает сути. «Если девчонка хочет пойти дальше в нашу первую встречу, я такой… — он всплеснул руками, словно обжегся, затем поглядел вниз, где якобы должна быть голова девушки. — Она может делать все, что ей вздумается. Не возражаю. Но лично я этим не буду заниматься, потому что у меня уже настоящая паранойя».

На практике же молодые люди, которые действительно понимают новый стандарт и считают его справедливым, не всегда ему следуют, даже когда утверждают обратное. В 2015 году Николь Бедера, докторант факультета социологии Университета Мичигана, провела подробные интервью с сексуально активными мужчинами, гетеросексуалами, студентами колледжа, в котором действовало сразу несколько просветительских программ относительно обоюдного согласия[166]. Почти все они смогли дать по крайней мере примерное определение этой концепции: например, оба партнера хотят делать то, что они делают. Большинство соглашалось c требованием осознанного, неоднократного и добровольного согласия всех сторон на сексуальные действия. Более трети полагали, что регулярно добиваются вербального согласия. Однако когда их попросили описать свой последний опыт случайных связей и отношений, оказалось, что всего 13% опрошенных обсуждали с партнершей свои намерения, причем преобладали ситуации, в которых обсуждение инициировали девушки.

Когда мужчины увидели, что их поступки противоречат заявленным убеждениям, они не стали осуждать свое поведение, а вместо этого решили расширить определение согласия. Их представления о согласии оказались настолько растяжимыми, что иногда охватывали действия, отвечающие юридическим критериям сексуального нападения. К примеру, один парень принудил свою девушку к анальному сексу. Сначала она сказала: «Я не хочу, но давай попробуем», но затем она четко потребовала остановиться. «Он действительно прекратил, но не сразу, — говорит Бедера, — и парень прекрасно понимал, как сильно она расстроена. Однако нашел способ оправдаться: он разозлился на нее за отказ — ведь настоящий мужчина не должен выпрашивать секс». Думаю, подобное никого не удивит, учитывая, что мужчины, осужденные за изнасилование (в традиционном смысле этого слова) — то есть те самые незнакомцы из темной подворотни, — тоже считают, что их жертвы хотели секса. Они называют примерно одинаковые причины: стоны (которые могут указывать на боль, а не удовольствие), учащенное сердцебиение (признак страха, а не возбуждения), вагинальная лубрикация (происходит непроизвольно). Как правило, они не признают свои действия «изнасилованиями», хотя и соглашаются на более мягкий термин «действия сексуального характера без обоюдного согласия»[167].