Утоли мои печали - Татьяна Алюшина

А Марьяна подняла голову, посмотрела на мужчину, стоявшего рядом, и тихо сказала ему:

– Все, забирайте.

Тот кивнул, нагнулся, надел наручники на рыдающего, совершенно безвольного Виталия, и с помощью второго оперативника они подняли его, поставили на ноги и повели из гостиной.

Григорий, так и простоявший всю эту исповедь в паре шагов от Марьяны, подошел, подхватил ее за обе руки под локти, помог подняться и собрался было что-то ей сказать, по выражению лица так явно отчитать, но в этот момент…

– Ты-ы-ы!!! – вдруг взревела Валентина и, выставив вперед руки, с не вызывающим сомнений намерением вцепиться в лицо девушки, ринулась к Марьяне.

И тут произошло одновременно сразу несколько событий:

– Мама!!! – вскочив со стула, крикнул Костик, пытаясь остановить мать.

Григорий же молниеносным движением, ухватив за локоть, постарался затолкать Марьяну себе за спину, но она, даже не заметив его руки, шагнула навстречу несущейся на нее невменяемой женщине и, протянув вперед руку с останавливающим жестом ладони, произнесла:

– Сто-ять!!!

Она не закричала, а произнесла это вроде бы и негромко, но с такой мощной внутренней силой и волей, что Валентина, словно натолкнувшись на стену, замерла на месте.

– Не сметь!! – убрав руку, но тем же властным, мистическим голосом отдала приказание Марьяна, словно хлестала наотмашь. – Не то что произносить вслух проклятия и обвинения в мой адрес, а даже думать такое не сметь!!

Опешившая Валентина подавилась всеми словами, что рвались из нее, уже набравшими злую мощь на взятом вдохе, чтобы вылететь наружу с максимально разрушающей силой. И медленно словно завороженная опустила руки.

– Не я, а ваш Виталий, – говорила Марьяна, тем же негромким, даже спокойным голосом, но обладавшим настоящей силой воздействия, глядя в глаза Валентине, – убил Петра Акимовича. Расчетливо, хладнокровно, продумав все до мелочей, подготовившись. Достал яд и противоядие к нему, и ходил несколько дней, выбирая удобный случай. И больше всего жалел, что не убил еще и Глафиру Сергеевну. – И повернулась к застывшим, как фигуры актеров на сцене в финальном акте пьесы, остальным участникам происходящего, некоторые из которых вскочили и стояли, а кто-то так и остался сидеть: – Знаете, что больше всего запало мне в память: это его улыбка! Улыбка человека, сотворившего страшное зло и довольного своим деянием. Улыбка триумфа. Вы все прекрасно знали и понимали, что Григорий никогда, ни при каких обстоятельствах не причинил бы Петру Акимовичу вреда, ни в каком виде, не говоря уж об убийстве. Это просто невозможно. И тем не менее почему-то вы его обвинили, и мало того, вам нравилось то, что вы назначили его виноватым. Мне, как стороннему наблюдателю, это сразу бросилось в глаза и было совершенно очевидно – то, что вы все получаете удовольствие от игры в его обвинителей. Вопрос только, зачем? Может, вы знали истину и покрывали Виталия?

Она снова повернулась к так и стоящей столбом Валентине и вдруг заговорила с ней совершенно иным – добрым, ласковым голосом:

– Ну, что вы стоите? – улыбнулась она ей и указала рукой на дверь. – Поспешите, пока оперативники с Виталием не уехали. Спросите у ребят, в какой КПЗ его отправят. Ему же там понадобится спортивный костюм, средства гигиены, еда какая-то, наверное. Надо узнать.

– О господи! – всплеснула та руками и ринулась из комнаты. – Да-да! Действительно, надо узнать! Подождите!! – донесся ее голос уже с веранды.

А Марьяна, нынче выступавшая в роли ведущей актрисы, примы этого любительского театра драмы, повернулась на сей раз к Евгении Борисовне.

– Женечка, а вы что застыли? – И улыбнулась, увидев, как та удивленно на нее посмотрела, хлопнув от неожиданности по-совиному глазами. – Несите скорее капли Глафире Сергеевне и таблетки сразу на всякий случай. У нее же стресс.

– Точно! – подхватилась домработница и бросилась в кухню.

Марьяна же подошла к Глафире Сергеевне, обняла ее за плечи, прижалась щекой к ее голове, постояла так несколько секунд, закрыв глаза, а та погладила ладошкой обнимающие ее руки, принимая как благость объятия этой девочки.

– Вы помните, мы договаривались, что вы никакими сердечными приступами и давлениями баловаться не будете? – напомнила тихим голосом Марьяна и, наклонившись, заглянула хозяйке дома в лицо.

– Помню, милая, помню, – поглаживая ее по рукам, печально улыбнулась Глафира Сергеевна.

Марьяна поцеловала ее в щеку и практически шепотом, проникновенно попросила:

– Простите. Простите, пожалуйста.

– Да что ты, детка! – воскликнула Глафира Сергеевна. – Великое тебе спасибо. И это ты нас прости, что тебе пришлось такое взять на себя.

– Ничего, – печально улыбнулась девушка и, отстранившись, глубоко вздохнула: – Я пойду. Мне надо побыть одной. Вы теперь сами тут, семьей.

– Иди, детка, – отпустила ее юбилярша, еще раз погладив по рукам, и напутствовала: – Не придумывай себе никакой ерунды! Ты молодец и все сделала правильно. Благодарю тебя.

Марья грустно кивнула и в полной тишине, проходя мимо Григория, попросила его шепотом на ходу:

– Присмотри за ней.

– Обязательно, – пообещал он ей, провожая взглядом, пока она не вышла за дверь.

– Вот! – потрясла победно зажатой в ладони высоко поднятой руки склянкой с каплями Женя, бегом вернувшаяся из кухни. – Я сейчас!

И, подбежав к Глафире Сергеевне, принялась отсчитывать капли в медицинскую мензурку с уже налитой водичкой, что предусмотрительно принесла с собой.

– Да убери ты эту дрянь! – скривившись, потребовала Глафира Сергеевна. – Ты лучше вот что, Женя, сделай-ка мне маленький бутербродик из тонкого кусочка Марьяшиного багета, сверху немного маслица, щедро так с горкой красной икорки и пару капелек на нее лимонного сока, и тащи сюда.

– А как же?.. – растерянно протянула помощница мензурку с каплями.

– Ну, так докапай до дозы и выпей сама, тоже, небось, наволновалась, – предложила хозяйка.

– Ага! – кивнула, соглашаясь, женщина.

Сосредоточенно досчитала еще десять капель, выпила одним резким движением, еще раз кивнула и побежала назад в кухню, исполнять распоряжение. И все это в так и не нарушенной более никем тишине – ни один из присутствующих не произнес до сих пор ни слова.

– Гриша! – позвала внука Глафира Сергеевна. – Налей-ка мне того коньяка, что ты привез из Франции. Он в буфете в малой гостиной стоит.

– Ба, – с сомнением заметил Григорий, – может, все же капли получше будут?

– Да знаешь куда эти капли! – отмахнулась она. – Коньяк неси! У меня сегодня особый день! – И, дождавшись, когда он вышел из комнаты, обвела безмолвствующую семью строгим взглядом карающего правосудия и предложила: – Что застыли? Садитесь, дети, внуки и правнуки мои, выпьем за торжество истины.